– Du sprichst Deutsch?[39]

– Sehr wenig…[40]

Немец кивнул и разразился длинной тирадой. Спохватившаяся Анна Николаевна покачала головой и развела руками – мол, не понимаю.

– Verdammt![41] – выругался солдат и крикнул что-то в сторону двора.

Через полминуты, будто материализовавшись из воздуха, рядом возник переводчик – высокий, подтянутый, в офицерской форме, с неожиданно тонким умным лицом.

Анна Николаевна, понявшая на самом деле речь солдата, тем не менее терпеливо слушала, что говорил переводчик.

– Вы должен показать нам и освободить ваши комнаты. Мы будем решать, кто здесь будет жить, нам надо всё видеть.

Женщина открыла дверь пошире и пропустила военных. Они бегло осмотрели комнаты, заглянули в уборную, проверили душ, и переводчик указал на дверь кухни.

– Кухня, – поняла вопрос Анна Николаевна. – Там моя дочка.

Переводчик открыл дверь, окинул взглядом кухню, сжавшуюся на табуретке Валю, переглянулся с солдатом.

– Там будет жить господин офицер с… как это… солдатом и я. Вы – здесь.

– По-русски такой солдат называется денщик, – неожиданно для себя сказала Анна Николаевна переводчику.

– Ден-шик. – Переводчик щёлкнул пальцами. – О! Запомню. Вы должен дать чистый бельё, самый хороший посуда и жить с дочью в кухне. Вы будете убирать, стирать, мыть, мы – платить вам продуктом и марки[42].

– Хорошо. Но у меня ещё сын.

– Сын? Большой?

– Четырнадцать. – Мать предостерегающе взглянула на Валю, чтобы та нечаянно выражением лица не выдала мамин обман.

– Будет на кухне. И должен регистрироваться на арбайтзамт[43].

Анна Николаевна кивнула.

– Шнель-шнель, – сказал солдат и показал руками что-то напоминающее подметание веником.

– Быстро убраться и переместить свою одежду, чтобы не ходит в комнаты, – пояснил переводчик. – Через два часа господин офицер будет здесь.

Они ушли. По пути к двери солдат снял со стены старинные круглые бабушкины часы и сунул к себе в вещмешок. Валя изумлённо смотрела на это, а шедший впереди переводчик то ли ничего не заметил, то ли счёл, что это в порядке вещей.

Обитателям квартиры пришлось взяться за дело. Мать и дочь быстро вынули из гардероба одежду и постельное бельё поплоше («Это не отберут», – сказала Анна Николаевна) и сложили в кухне. Одежду отца связали в узел и забросили на им же построенные когда-то полати в прихожей, в дальний угол. Валя – с мыслью, что когда-нибудь папа вернётся и наденет, а Анна Николаевна – с надеждой, что немцы не заберут и можно будет обменять на еду. Пока мыли полы, доставали чистое бельё и парадный сервиз, подаренный когда-то родителям на свадьбу, пришёл Миша. Ему быстро сообщили новости. Анна Николаевна предупредила, что сказала немцам, будто ему четырнадцать лет. Миша усмехнулся.

– Мам, они, по-твоему, идиоты? Посмотри на меня… я выше тебя, какие четырнадцать? Кто ж поверит?

– Миш, ну давай оставим как есть. Будем говорить, что быстро вырос, что дед очень высокий… Иначе они тебя куда-нибудь отправят, если будут видеть в тебе взрослого.

– Мама, – Мишин голос вдруг стал строгим и напряжённым, – я пришёл вот что сказать. Я был у Петра Сергеевича. Он говорит: у них меньше подозрений вызывают женщины и дети, чем здоровые парни. И вам без меня, есть надежда, будет спокойнее, раз тут в доме немцы. А у нас с ним дело есть. И я здесь появляться не буду. Я буду очень осторожен, не волнуйся, – добавил он, не дав матери возразить. – Но вот что… давайте договоримся: я будто бы ушёл в деревню менять вещи на еду и не вернулся. Ну мало ли… подстрелили по дороге или не пустили обратно… В общем, вы не знаете, где я и что со мной. Валь – усвоила? НЕ ЗНАЕШЬ… в деревню ушёл…