«Тяжёлый! Может, килограммов под семьдесят, не меньше! Как же мне его дотащить?», – он потрогал руками грудь пса и явно ощутил биение сердца.

«Живой, наш Берли, живой! Освободим мы тебя из этих смертоносных лап, освободим!».

С трудом двигаясь, Макарий срезал широкую ветвь сосны и накатил на неё Берли.

Неслись по небу редкие облака, и будто по ним, сновали бесчисленные насекомые. В лицо впивались мгочисленныенные мошки, да комары. Доставали до самой, что-ни-есть, ослабленной души, которой, так и хотелось покоя…. Хотелось, до умиротворения и безмолвия сокрыться в какой-нибудь край, где нет ужасностей и бесправий, изморностей, чуждых миру людей.

Сколько тащить ещё Берли в «ресторанчик», и хватит ли сил на это адское всесилие? Надо! И ещё раз, и ещё, и ещё раз, надо! И обращаясь к своим не очень уверенным шагам, он твердил и твердил:

«Дойти, добрести, дотащить! Не упасть в глушь травы, не сбиться с пути, во что бы то ни стало! Так надо в мире нашем жить!».

Силу, придавало небо, дышащий вокруг лес, ставшим вновь близким и родным, и осознание всего происходящего с ним.

Волоклась по колючкам, по опавшей хвое, широкая сосновая ветвь, таща на себе бесценный груз, жизнь Берлиоза! Макарий падал, стонал от боли, но, вновь поднимался, и тащил, и тащил затухающую собачью жизнь во спасение её.

Он с трудом распахнул скрипящую дверь «ресторанчика» и увидел, что захватчиков здесь, полный сбор.

– О! Картина Репина: «Не ждали!». Целый, так сказать, «Айболит!», да и не совсем один! Волкодава притащил… дохлого. Да ещё и на кровать кинул. И зачем ты сюда приполз? Нас пострелять, или как? – и загоготал, тот, что привязывал к сосне.

– Тихо, всем! Мы, люди и это все должны помнить! Уяснили? – это уже ихний главный, твёрдо осадил и повернулся к Марию:

– Явился, всё-таки! Сила духа в тебя на зависть, этим. Ну, что ж, живи, пока! – жёстко сказал он, выдавливая слова.

– И ты, тоже, живи, пока!

– Эй, ты, оживший! Заткни свою рожу! – выкрикнул тот, что сказал про «Айболита».

– Помолчи, Федя, помолчи. Он всё прекрасно понимает и осознаёт происходящее. Учись у него! Крепкий и твёрдый в действиях своих. Нечета тебе. Тебе бы таким надо быть!

– Да, художник, да! А ты оказываешься крепким и несговорчивым. Ну и что нам с тобой теперь делать? Может, ты сам нам подскажешь, а? Как там тебя? Макарий?

– Подскажу, и немедленно! Чем раньше вы отсюда, тем больше имеете шанс на прощение, если ещё оно к вам проявит терпимость! Я бы – не проявил!

– Ты на нас не держи зла. Стрелять в тебя никто не собирался. Это ты сам вызвал на себя, ответ дурака безмозглого! – и тяжеловато, громким голосом, сказал:

– Точно, как на войне, которая и нам не нужна! Ни на свинцовый грамм. Так уж вышло, в мире перестроечном. Мы сейчас убываем отсюда и, надеюсь, что безвозвратно и без вопросов. А с тобою художник, я всё-таки рад, что познакомился и встреча у нас вторая. Пусть, даже, вот так. Ты ведь стоишь твёрдо в жизни и мне такие по душе! Если, вдруг, наши пути, где-то пересекутся, помогу, при необходимости. А о картинах, то это, как-нибудь, в другой раз, но они не пропадут! – и, окинув взглядом свою команду, властно крикнул:

– Чужого не брать! Спиртное, тоже! И – по коням! Куда берёшь? Ружьё и карабин оставить! Только – своё! Всем понятно?

Стукнула выходная дверь, закрыла собою всё это непонятное и не совсем осознанное происходящее. Было ли это явью, или что-то чужое, вновь, вторглось из ниоткуда? Это, что, и есть настоящая земная жизнь?

Кружилась комната в глазах Макария, таял свет из окон, и падало нечто вглубь тревожной измаянной души, разрывая её на куски бывшего и ненастоящего… «я».