Ему так хорошо, даже вспомнилось Девятое мая, когда он с дедушкой готовился к празднику.

…Дед драит наждачкой свою деревяшку, а внук бархоткой начищает орден Красной Звезды. Во дворе лает-разрывается Диксон. В хату входит незнакомый военный, следом почтальон.

Вояка прикладывает руку к козырьку:

– Константин Миронович! Разрешите поздравить с Днём Победы! Вручаю вам подарок от Министерства обороны и райвоенкомата.

Батя Костя медленно встаёт из-за стола, опираясь культяшкой о табуретку, подкручивает кончики пышных будённовских усов и принимает из рук военного новенькие хромовые сапоги.

На столе лежит надраенная до блеска самодельная деревяшка-протез.

– Ну, Мироныч, два сапога… при одной живой ноге… с запасом, так сказать, – разряжает напряжённую обстановку почтальон. – Обмыть полагается, штоба, значит, подмётки не снашивались. Ну да ладно – нам ещё к твоему соседу Татаринову зайти надо: ему министерство в обороне механическую бритву отвалило.

– Ну-ка, ну-ка, дай полюбоваться, – просит батя Костя.

Военный достаёт из портфеля бритву и протягивает деду.

Он слегка накручивает пружину и включает. Хата словно наполняется тысячью шершней и обезумевших ос, выясняющих отношения: кто из них сильнее жужжит.

– Хороша игрушка, нечего сказать… – Дед стучит тыльной стороной ладони по корпусу работающей бритвы. – Что тебе улей с пчёлами… Только как эту штуковину Коля-танкист заводить будет, у него же все пальцы в танке отгорели.

Внук заворожённо смотрит на диковинку и с опаской просит:

– Деда, а вы поменяйтесь, а? Всё равно у тебя один сапог лишний: деревяшка и зимой и летом босиком ходит.

– Не положено, малыш, я выполняю предписание: Татарников – сапоги, Татаринов – бритва. – Военный отдаёт честь и выходит.

…А клубок памяти раскручивается дальше. Малыш уже на рентгеновском столе в городе Междуреченске, куда привёз папка, потому что у сына свело ногу и она перестала разгибаться.

Папина мама, Басиня, строго наказала:

– Предложат резать – вертайтесь назад, сама лечить буду.

Врачи однозначно заявили:

– Только ампутация, и никаких гвоздей.

Папка сгрёб сына в охапку:

– Резать не дам.

А он заорал, как поросёнок под ножом:

– Режьте, не слушайте его, я буду тоже ветеран, на одной ноге, как дедушка. Мне тоже будут подарки дарить.

Женщина-врач, вытирая слёзы и одновременно как бы смеясь, еле слышно повторяет:

– Дурачок ты, дурачок, какой ветеран… какие подарки… не приведи Господи.

Бабушка Аксинья колдовала над скрюченной ногой, делала примочки из трав, водила пальцем по сучку на табуретке, затем выписывала восьмёрки над коленкой, приговаривая:

– Уйди, болячка, с нашего порога. С нашего порога сначала на пенёчек, с пенёчка на кочку, с кочки в болото – уйди глубоко-глубоко…

Благодаря бабушке-знахарке «ветераном» малыш так и не стал. Через месяц уже носился как угорелый по берегу Томи. Это позже, а пока…

Раздавшийся из хаты странный грохот заставил деда встать и поспешить в дом. Увиденное сразило инвалида наповал. Он начал медленно оседать, кожаные ремни протеза остро вдавились в кожу. Боль подействовала отрезвляюще.

Перевёрнутый гробик зловеще лежал на полу, рядом дымились стружки, которыми дед щедро усыпал дно, чтобы внучку мягче было. Свеча не погасла от падения, и от неё вот-вот готова была загореться обивка гробика.

«Покойник» нагибается, поднимает свечку, трясёт её и как бы выговаривает ей:

– Капнула, зараза… Горячая…

Все женщины в полуобморочном состоянии, обе бабушки, путаясь – то с правого, то с левого плеча, крестятся, испуганно шепчут:

– Свят, свят, спаси и сохрани… не лиши рассудка.

Мать мальчика, придя в себя, тянет руки к сыночку и истерично заливается горючими слезами: