Иногда я даже уставал плакать. Глаза щипало. Веки набухали. Я боялся выплакать глаза и ослепнуть, потому что я надеялся когда-нибудь увидеть, чьи же это сапоги и порвать его на куски. Я чувствовал, что прошло лето, холодная осень. А сапоги не менялись. Что за дебил? Почему у него такая поганая привычка не менять обувь по сезону? Он и в гроб в них ляжет? Да! Однажды я помогу ему туда лечь. Обязательно! Клянусь всем, на чем держится этот мир!

Опять скрип задвижки. Поганый плов. Невыносимо! С размаху я швырнул о дверь. Рис разлетелся по всей комнате. И я прыгнул на кровать и прислонился к стене. Минута, две, десять, полчаса. От нечего делать сосет в желудке. Рис ехидно поглядывает с полу. «Поел? Утрись.» И утрусь!

Сползаю на пол. Нерешительно притрагиваюсь к самой большой кучке и как собака запихиваю в рот. Наклоняюсь ниже и ртом собираю остатки. Потом долго медленно ползаю от стены до стены в поисках каждого зернышка. Пить придется вечером. Хотя я и не хочу. Во время этой поганой трапезы я чавкаю, прислушиваюсь к своим звукам. Облизываю пальцы.

Однажды утром обнаружил на столе черно-белый телевизор с двумя каналами. Рябил. Но меня это уже порадовало: хоть какая-то связь с миром.

Не помню сколько, но сутками, не отрываясь, пялился во все подряд программы, боясь упустить хотя бы слово.

Как назло, канал был самый паршивый. Казали только мир животных, кулинарные передачи, в первой из которых показывали как готовить плов. По другому крутили без перебоя дебильные нудные сериалы, мультики про киборгов. И в конец мне это так осточертело, что я стал относиться к телевизору с чуть меньшей ненавистью, чем к рису и задвижке. Я не швырял его об стену, ибо я ел поганый плов и слушал проклятую миллиард раз ржавую задвижку…

Но больше всего мне не давал покоя красный круг. Неоконченный. Напротив моей кровати. Но он был единственный не черного цвета. Я часами стоял и ломал голову зачем он здесь, что он означает. Пытался заглянуть в его прошлое.

Красный круг. В Буддизме говорится, что когда ты появляешься в чьей-то судьбе, это остается записанным, и это место, где вы встречаетесь, называется красным кругом.

Ты, мой тайный враг, ведь хочешь сказать: «Я жду,» – не так ли? Да, я стал говорить с ним. Это заменяло мне общество. Ненависть поддерживала желание жить.

Когда же у меня появляется желание побриться, в комнату пускают сизый газ. И я чувствую, что он мне опасен. Я теряю сознание. А когда снова прихожу в себя, вижу, что я чистый, свежий, побритый, подстриженный, в чистой одежде. Постель сменили. В комнате прибрались. А голова ужасно болит, трещит и я как пьяный. А на руках нахожу следы шприцов. То ли кровь брали, то ли укол делали.

Однажды снова они проделали со мной все это. Черный сон со вставным раздвижным сюжетом не давал мне покоя. Я входил куда-то, и снова нужно входить. Сквозь все это я услышал призыв.

– Володя.

Я продолжал глупые вхождения.

– Володя, – голос был тихий, печальный, родной. Последнее заставило меня оторваться от своего занятия. Я обернулся…

Поднимаю тяжелую голову с подушки. На кровати кто-то еще. Посмотрел. В ногах сидит вся белая моя жена. Волосы распущены. Платье пестрое, мое любимое.

Но я встрепенулся от неожиданности. Она была так реальна, как будто я не спал. Да, я проснулся. Что она тут делает? Неужели ее засунули ко мне и теперь мы проживем остаток жизни в этой конуре вдвоем? А наших детей тоже сунут в такие же камеры. И это поганый эксперимент.

Глаза ее грустные смотрели будто прощались. По ее мраморной щеке покатилась странная черная слеза. А на шее я разглядел красную нить.