– У вас часы есть?

– Есть. Вот они. Касио, – показывает на часы защитного темно-зеленого цвета мужчина-продавец.

– Хороши? – спрашиваю я его.

– У нас сейчас такие только. Будет завоз еще на днях. Но марка только такая, – говорит он и тянется рукой под прилавок, достает часы и протягивает их мне. Я беру часы в руку, смотрю, поворачиваю, нажимаю на кнопки. Это электроника, часы с подсветкой. Нажимаешь на кнопку, и арабские цифры циферблата загораются ярким зеленым светом.

– Беру. Записывайте под жетон. Ведь под жетон можно записать?

– Можно, – кивает мне продавец. – Еще что?

– Нож, вон тот, – отхожу я к витрине с ножами и показываю ладонью на понравившийся мне нож. – Такой выбрал. И еще вон тот тактический ремень, что сзади вас.

– Хорошо, – отвечает мне продавец, доставая ремень и направляясь к витрине с ножами. Одним словом, все оформили, и я с чувством отлично проделанной работы выхожу из военторга.

«Теперь у меня имеются часы, нож, тактический ремень, а форму я заберу, наверное, позже, так как стоять такую очередь не намерен. Понятно, что ребята уезжают вот-вот сейчас и пришли за формой, и мне выдадут перед отъездом, – рассуждаю я. – Мне и в джинсах неплохо, а берцы у меня вообще класс».

Возвращались в палаточный городок уже вечером в составе той же группы, за исключением нескольких человек, которые, видимо, раньше нас выдвинулись к учебному лагерю. По пути разговаривали. Я шел рядом с бывшим военным летчиком, которого комиссовали, и потому летать на самолетах он не мог. Нет, у него все хорошо вроде бы было с организмом, но, как он объяснил, комиссия у летчиков очень жесткая, а ему перегрузки вредны. Об этом он по дороге нам и рассказывал:

– Я тогда только летное закончил. Лейтенантские погоны получил, домой приехал. Как-то вечером за брата своего родного заступился, драка была. Удар пропустил, и меня с ног сбили. Ударился о бордюр тротуара. Оказался в больнице, оказалось, что сотрясение.

– А в военкомате нельзя было работать, – спросил кто-то из наших. – Там работают офицеры с ограничениями, с болезнями даже.

– Можно было, но мне движуха нужна. Я двигаться должен. Кабинетная работа не для меня, и потому решил в «Вагнер». Я ничего не сказал врачу здесь, да и в порядке все у меня. Головных болей уже давно нет. Все восстановилось, но комиссию летную не пройду.

– Трудно учиться там?

– Летных часов мало. И потому ребята боялись на экзамен идти даже, ведь если не сдашь, то придется возмещать затраты на полет, а это большие деньги. А я отличником ведь был. Я все на пятерки сдавал. И всегда зачет.

Сзади шел Догэн, он шел молча, выражая спокойствие, какую-то умиротворенность, которая вроде бы и не покидала его лицо никогда. Вернее, даже не выражал умиротворенность, а был в своем естественном состоянии умиротворенности и довольствия всем. Именно «довольствия», или лучше сказать, удовлетворения. Я сбавил шаг, чтобы поравняться с Догэном, который с удовольствием как бы, и это было заметно, вступил со мной снова в невидимый зрению контакт. Вот мы идем вместе, он по краю обочины, а я по дороге:

– Догэн? Здесь меня на философию опять потянуло.

– Ну-у, – чуть улыбается мне Догэн.

– Что такое цель? Вот здесь я подумал о цели человека в жизни.

– Цель? Наверное, у каждого своя. Кто-то вон машину купить захотел или квартиру. Другие детей хотят иметь, но не могут.

– А я вот думаю, что цель – это не то же самое, что необходимость бытовая. Цель – это из высших материй. Читал я Шлахтера, зовут его, по-моему, Вадим. Да, Вадим Шлахтер. Он кандидат психологических наук, читает лекции. Читал я также книги профессора, доктора биологических наук Сергея Савельева. Этот ученый заведует лабораторией в Институте морфологии человека РАН. И вот что я понял, читая их труды…