А потом я заснул. Тихо раскачиваясь в гамаке, я ощущал бесконечное счастье оттого, что свободен, свободен, свободен и сам распоряжаюсь своей судьбой.

На следующий день около десяти утра я отправился к ливанцу.

– Значит, я приезжаю в Кальяо или в Сьюдад-Боливар, иду по адресам, которые ты мне дал, и получаю деньги по распискам?

– Совершенно верно. Поезжай спокойно.

– А если тебя тоже убьют?

– На тебе это никак не отразится. Тебе все равно заплатят. Ты едешь в Кальяо?

– Да.

– Ты из какого региона Франции?

– Из Авиньона, недалеко от Марселя.

– Надо же! У меня есть друг-марселец. Правда, он сейчас далеко отсюда. Его зовут Александр Гигю.

– Кто бы мог подумать! Он мой близкий друг.

– И мой тоже. Очень приятно, что ты его знаешь.

– Где он живет и как с ним повидаться?

– Он в Бразилии, в Боа-Висте. Это далеко, и добраться туда непросто.

– Что он там делает?

– Он парикмахер. А найти его легко: спросишь парикмахера-дантиста, француза.

– Так он еще и дантист? – уточнил я, не удержавшись от смеха.

Александра Гигю я знаю хорошо. По-своему очень интересный тип. Его отправили на каторгу в том же тысяча девятьсот тридцать третьем году, что и меня. Мы вместе плыли туда, и у него было полно времени, чтобы рассказать мне о своем деле во всех подробностях.

Однажды субботним вечером тысяча девятьсот двадцать девятого или тридцатого года Александр с напарником спокойно спускались с потолка в крупнейший ювелирный магазин Лисабона. До этого им потребовалось проникнуть в квартиру дантиста, расположенную над магазином: надо было изучить план здания, снять оттиски с замков входной двери и хирургического кабинета, убедиться, что на выходные дни дантист уезжает с семьей из квартиры. Пришлось заняться лечением зубов и несколько раз побывать на приеме. Александр запломбировал два зуба.

– Прекрасная работа, между прочим, – похвастался он. – Пломбы до сих пор стоят. Управились за две ночи. Сработали чисто и без шума, вскрыв два сейфа и небольшой стальной сундучок. В те времена, – продолжал Александр, – фотороботов еще и в помине не было, но проклятый дантист, должно быть, так наловчился давать словесные портреты людей, что полиция без лишних проволочек замела нас прямо на вокзале, когда мы собирались рвануть из Лисабона. Португальское правосудие приговорило нас к десяти и двенадцати годам каторги. Спустя некоторое время мы очутились на их каторге в Анголе, к югу от Бельгийского и Французского Конго. Бежать оттуда не составило никакого труда: за нами приехали на такси. Я, как последний идиот, направился в Браззавиль, а мой подельник – в Леопольдвиль. В Конго я немного погастролировал, и через несколько месяцев меня повязали. Впрочем, моего подельника тоже. Французские власти отказались выдать меня португальским и выслали во Францию, где отвалили мне, не скупясь, двадцать лет вместо десяти, полученных в Португалии.

Александр бежал из Гвианы. Я слышал, что сначала он очутился в Джорджтауне, а затем на буйволах окольными путями добрался до Бразилии.

А что, если навестить его? Съезжу-ка в Боа-Висту. Вот это мысль! На все сто!

Я отправился туда с двумя провожатыми. Они заверили меня, что хорошо знают дорогу в Бразилию, а заодно обещали помочь мне нести спальные принадлежности и продукты. Более десяти дней мы блуждали по джунглям, но так и не сумели добраться до Санта-Елены, последней шахтерской деревушки у границы с Бразилией. На исходе второй недели мы оказались на золотом прииске Аминос, почти рядом с границей Британской Гвианы. С помощью индейцев мы вышли к речке Куюни и по ней добрались до маленького венесуэльского поселка Кастильехо. Там я купил мачете и напильники и отдал их индейцам в знак признательности. Там же бросил своих самозваных проводников, еле сдержавшись, чтобы на прощание не набить им морды: они знали эти места не лучше меня.