Абрам притопнул ногою, махнул ружьем и радостно закричал:

– Вот как наши! Каково срезал! Как тряпка повалился!

– Хорошо, очень хорошо!

– Да, вот оно что значит влет стрелять: не попробовал бы тетеревка во все лето, если б не умел! Ну где его, у прахов, в эту пору увидишь сидячего, а то, вот, и в ягдташе.

Говоря это, Абрам с предовольным лицом укладывал в ягдташ убитого тетеревенка.

– Рассуждай там, а Армида-то опять на стойке.

– Так стреляйте!

– Стреляй ты, еще все твоя очередь, у меня уж есть три штуки.

– А коли так, так ладно, мне же лучше. Тибо! Для всякого случая зарядить, – проговорил Абрам, торопливо заряжая правый ствол, из которого только что убил тетеревенка. – Может, из одного промах, так другим подхвачу. Тибо! Не сгони же ты у меня!

На этот раз Армида дождалась: Абрам успел зарядить, надеть пистон, подойти к собаке и похвалить ее за благоразумие. Вспугнутый тетеревенок полетел ровно. Абрам, поторопившись, выстрелил из правого ствола накоротке и сделал промах, из левого свалил.

– Ладно, что не понадеялся, сдогадался зарядить, а то бы поминай, как звали! В две сажени промах сделал – какая оказия!

– Что же? Твой промах, так у меня наготове еще два ствола.

– Да я-то бы не убил!

– Да что – и без того осрамился: тетеревенок потянул прямым полетом, ты стрелял в упор, бекасинником, из широкого ружья, и ухитрился сделать промах. Удивляюсь!

– Ладно, смейтесь! Первым – промах, а вторым убил. Как бы ни было, да в ягдташе. Теперь сравнялся с вами.

– Где же сравнялся? У меня три штуки.

– Какие три?

– А коростель-то?

– Дергач-то? Вот нашли дичь! Черта ли в ней есть. Мне и даром-то ее не надо. Наеда большая – меньше воробья! Вот дичь так дичь! – При этом Абрам поднял глухаренка за крыло кверху и, значительно прикрякнув, потряс его.

– Хорошая дичь. Не найдем ли еще. Шершь! Армида! Ищи, ищи, ищи!

Армида усердно действовала.

Мы обошли не один раз всю ниву, очень подробно обшарили все мельче кусточки, примяли всю траву, но тетеревят более не отыскалось.

– Только, видно, их и было, – заключил Абрам.

– Должно быть, что только. Ну да и того довольно, ведь, не думано, находка. Теперь марш на Вязовик! Недалеко, кажется, отсюда?

– До Вязовика-то?

– Да, до Вязовика-то?

– Недалеко. Гоны с двои, не больше. Тут через лес тропочка – прямо и выйдем на вершину Вязовика.

– Как это тетерька глухая зашла сюда, Абрам?

– А кто ее знает? Май из Коромольника[3] перебралась, отколя же ей взяться: здесь больше моховых болот нет.

– Да ведь Коромольник отсюда далеко?

– Чтό что далеко. Оне ведь, проклятые, даром что глухие, а документоваты: взяла да и вывелась. Вот вам и вся недолга!

На такое доказательство Абрама опровержений не требовалось. В самом деле, вздумалось вывестись тетерке, ну и вывелась. О чем тут еще толковать.

Ободренные первым успехом, мы весело шли к Вязовику. Что-то там будет? Чем-то там нас порадует? Узенькою тропочкою, чуть-чуть заметною в чаще, мы вступили в лес. По этой тропочке, должно быть, мало было ходоков, и потому густо заросла она молодыми побегами липы и шиповника, а во многих местах завалилась отжившими деревьями. Мы пробирались с трудом. Справа и слева в изобилии росла черемха, сцепившись своими кудрявыми ветвями то с березой, то с рябиной, то с ольхой. Черемха – это северная вишня. Мы, обладатели этого растения, любим ее ягоды более всяких других ягод. Совершенно зрелая, сочная черемха, когда ее хватит двумя, тремя морозами, в самом деле, очень вкусна. Такой она бывает около половины сентября, а не в половине августа, в котором она еще горлодер, засадиха. Но хоть черемха в эту пору и горлодер и засадиха, а пройти мимо, не соблазняясь ее кистями, с крупными свежими ягодами, было не в нашей натуре. Ну и соблазнились – нагнули одну, которая показалась нам более зрелою, и стали ее ощипывать.