Не зная с чего начать, Николай, смотревший через окно автомобиля на сумеречную степь, в поля, неожиданно спросил:

– А чего это колхоз стал так мало сеять?

Андрюха, продолжая уверенно вести машину, скептически усмехнулся:

– Ты что, с луны свалился?

– Да нет, – удивился ответу Цыганков.

– Как же нет, если такие глупые вопросы задаешь. – Глаза Лужина заблестели. Николай сообразил, что затронул больную тему. А тот уже продолжал: – Какой сейчас месяц?

– Сентябрь.

– Правильно. В этом месяце обычно люди зябь пашут. Но последние года лично я в этом месяце сижу на рыбалке. А «Кировец» мой – на усадьбе гниет! То солярки у них нет, то запчастей. Куда все подевалось? Куда? Десять тысяч гектар зяби поднимали в былые годы! А теперь? Не на Марсе же тогда все происходило, а у нас, здесь, под носом. Молчим, сопим. Народ, он что?! Над ним издевайся – не хочу! Будет ждать, пока живьем в землю закапывать не станут. Третий год без зарплаты сидим, и ниче! Дети у всех, семьи. Жить как?! Мужики шутят: приехал бы к нам какой-нибудь американец или немец в начальники. Может, хоть бы он стал зарплату платить. Не все равно нам – на кого горбатиться?! А то кооперативы производственные! Извиваемся, как ужи, лишь бы выжить. Не нужны! Никому не нужны!

Цыганков молча смотрел на разгоряченного Лужина, на его жилистые, лежавшие на руле руки работяги. «Да, страшно, когда люди готовы работать хоть на кого, хоть на черта с рогами, лишь бы спастись, прокормить семью. Сбежал от проблем, – думал он. – А тут их, оказывается, еще больше. Вот тебе и глушь!»

Андрюха умолк, только когда впереди заблестели разбросанные в сумерках огоньки глазовских уличных фонарей.

И вот она – окраина. «Копейка» остановилась. Цыганков выбрался на воздух и поблагодарил водителя:

– Спасибо за политинформацию, всего хорошего!

Тот только улыбнулся. До полного спокойствия ему было еще далеко.

– Не за что. Понял теперь, почему колхоз стал так мало сеять?

– Да!

– Ну бывай, пока.

– Пока.

«Жигуленок» чихнул и с пробуксовкой рванулся вперед. Через минуту он скрылся из вида. А Николай пошагал навстречу блиставшему огнями поселку.

Когда в полутьме повернул на знакомую улицу, где-то в сердце Глазовки грянула проигрышем гармонь, задорный женский голосок запел:

– Улица, улица – улица широкая…

И тут же ему завторил мужской басок:

– Почему ж ты, улица, стала кривобокая!

«Прямо про меня!» – усмехнулся Цыганков. С гордостью и сожалением покачал головой: «Вот народище! Годами без копейки работают, еще и песни поют. Да еще как поют!»

Все случилось так, как он и предполагал. Стоило только увидеть Светкин дом, как ноги сделались ватными. Каждый следующий шаг давался ему с огромным усилием. Подготовленные слова и мысли разлетелись, будто стая распуганных охотником куропаток. Хотя именно сейчас нужно было сохранить хладнокровие и ясность ума.

Он подошел к колонке и нажал механизм. Побрызгал в лицо холодной водой. Утерся чистым носовым платком и, почувствовав некоторое облегчение, решительно зашагал к дому Светы.

Целый день носившиеся по небу темные холодные тучи наконец не выдержали, и на землю посыпался меленький дождик. Но Николаю было уже все равно.

Свет горел только в крайнем оконце. Войдя во двор, он и постучал в него. Раз – перерыв, раз-два – перерыв, и еще раз. Совсем как тогда, в юности. Да, он не забыл!

Обычно после этого условного стука Света пулей вылетала из дома. Предупреждающе звала: «Коль, ты? Обожди, Ваньку уложу». Это о меньшем брате.

Теперь же после небольшой паузы на крыльце появилась женщина, мало чем похожая на ту взбалмошную девчонку. Та была веселой хохотушкой, а эта – строгая, молчаливая, повязанная темным платком. Время, время, время! Она быстро, стараясь не смотреть ему в глаза, глянула куда-то под ноги и почти прошептала: