Только сейчас Филумена почувствовала, насколько проголодалась. Матрёна придвинула ей тарелку, на которой аппетитно возвышалась горка белоснежного творога, политого сметаной. Затем осторожно, чтобы не пролить, гостья наполнила высокий бокал молоком.

– Угощайся! – проговорила травница. Затем, будто спохватившись: – Ой! Так это я у тебя в гостях!

Женщины рассмеялись.

– Что-то, вроде новоселья получилось! – констатировала Матрёна Яковлевна. Затем, подойдя к иконе, прислонённой к верхней части кухонного шкафа, провела краешком платка по окладу. – А это от меня! – Не взирая на протесты Филумены, продолжала. – Повесишь в спальне. Хорошая вещь, старинная! От всего дурного убережёт!

– Матрёна Яковлевна! Признайтесь, наконец. Вижу, всё вокруг, да около. О какой-то нечисти, неприятностях говорите. Извините, но весь вечер, как вас встретила, только и слышно. Всё намёки, какие – то! – С досадой, не выдержав, воскликнула Филумена.

– Ладно, девонька, успокойся! Много говорить не стану. Поздно уж, но кое-что расскажу.

Филумена внимательно слушала. Когда-то давно, ещё после войны, поселился в этом доме профессор, академик. Получив Сталинскую премию, а заодно и ключи от этого самого дома, бывшей помещичьей усадьбы. Неплохой был человек. Все его уважали, но немного побаивались. Со странностями был. То здоровается, всем улыбается, а то замкнётся в себе, смотрит на всех зверем, ссутулится и молчит. Слухи ходили об этой странной усадьбе. Страшные. К тому же, дети и молодые женщины стали пропадать в районе. И войне конец, а тут. – А знаешь, Фима, – обратилась к Филумене, переводя разговор, как показалось, в другое русло, – что за лесом? Дальше? – Махнула рукой. – Глупость спросила, извини! Откуда же тебе знать, нечего и спрашивать! Речка течёт. Мирка называется. От слова «мир». Ребятня там летом купается, рыбаков много. Рыбные, говорят, места. Мосточки там. Чуть поодаль – болото! Не было его раньше! Всю жизнь здесь прожила! А вот старушка одна, царство ей небесное, в прошлом году скончалась. Девяносто восемь ей было, представляешь? Так вот, она рассказывала, после каких-то там учений, образовалось, вдруг, второе болото. А в доме этом, – Матрёна слегка постучала по столешнице, – говорили, какая-то лаборатория находилась. Никто из местных никогда не видел людей. Как заходили – выходили, но машины подъезжали, якобы, всегда поздней ночью, а с рассветом, рано утром, отъезжали. – Из рассказа Филумена узнала ещё и о том, что здешние жители предполагали: не зря поселился здесь этот профессор.

С удивлением узнала Филумена другое. Оказалось, Матрёна в прошлом была фельдшером, довольно толковым. Вовсю использовала народную медицину. И досматривала некоторое время профессора, когда того внезапно разбил инсульт.

– Был он не одинок! – продолжала она, – сын у него был. О жене ничего не знаю. А сына Николаем звали. Чуть старше меня. Очень любил его профессор, поздний, желанный ребёнок. Милый такой паренёк, а красавец! Весь в отца! Интеллигентный такой и вообще! – Будто спохватилась. – Да и я. Тогда молоденькая, прыткая. Нравилась я ему очень. Да и профессор, отец его, жаловал меня, как дочь. Уж очень жалко мне было их обоих. Всякое о них говорили прямо здесь, в доме, а я не верила! – Матрёна улыбнулась каким-то своим воспоминаниям. – А потом Коленька исчез, странно так. – Женщина прикрыла глаза, – мне тогда было… А Николаю этому было бы сейчас где-то…

– Да и бог с ним! А дальше? – Филумена нетерпеливо подпёрла кулачком подбородок.

– Дальше? Почти подняла я, профессора нашего, Акима Венедиктовича. Вначале стал ложку сам брать в руки, чашку. Поднимался уж, маленько ходить начал…