Первый раз в жизни Шрам открыто восстал против брата и сказал, что, возможно, Отец наш Небесный наказал его смертью жены, чтобы отвратить от ветхой веры, а поскольку двойное служение, к которому его подстрекали Дурья Башка и мать, претило Всевышнему, то он забрал то, что было дороже всего на свете, ту единственную, с которой Кортес желал бы разделить Вечность на небесах.

Длинными ночами, бесконечно тянущимися после смерти жены, ему мнилось, что он видит ее оливковые глаза, чувствует ее завораживающий взгляд, постепенно усыпляющий, так что в конце концов Рафел проваливался в сон, чувствуя, как руки Жуаны нежно обнимают его. С течением времени осязаемое присутствие дорогой ему женщины ослабло, однако часто воспоминания, как стайка внезапно прилетевших птиц, проносились в памяти и захватывали его, словно он подсознательно искал утешения в милых сердцу картинах прошлого, которые проходили перед ним медленной процессией. Нет, Шрам и помыслить не мог о повторной женитьбе. Другая женщина могла стать помехой для его католической веры, если, как настаивала мать, была бы из их квартала. Но и после смерти матери он не изменил своего решения, хотя теперь мог взять в жены христианку, как советовал отец Феррандо. Ему вполне хватало Полонии, которая делала все по дому и время от времени оказывала услуги иного рода, так что больше не было необходимости оставлять деньги, пусть и небольшие, в доме возле порта Святого Антония, как это было до женитьбы. Воспоминания о тех ушедших радостях, что он разделял некогда с Жуаной, все еще всплывали время от времени из глубин памяти во всем богатстве красок и чувств, но не побуждали его искать источник удовольствий в другом теле. Кортес предпочитал погружаться в эти сладостные ощущения в одиночку и переживал их заново, когда момент наивысшего напряжения сменялся спазмом, несущим освобождение. Однако отец Феррандо, хотя и считал, что себя следует сохранять в целомудрии, этот грех оставлял без внимания, чтобы не оттолкнуть его от истинной веры, без которой не обретешь спасения…

Итак, Шрам снова тщательно перебирал факты, как советовал ему исповедник, стараясь не упустить ни малейшей детали из прошлого, ни мельчайшего старого прегрешения Дурьей Башки, уже известного отцу Феррандо, и не увлечься воспоминаниями о Жуане, которая всегда представала перед ним во время испытания совести, чтобы помочь и придать сил. Он боялся упустить что-нибудь важное, то, что его исповеднику представляется интересным, а ему самому – второстепенным. Поэтому он решил составить максимально подробное описание случившегося, включив в него целиком и разговор с Вальерьолой, и сплетни старой Полонии, хотя отца Феррандо интересовало не столько произошедшее на улице – бегство и возвращение Айны Кортес и появление чужеземца, – сколько то, что случилось в доме Дурьей Башки. А об этом никто не желал говорить, поскольку ювелиру обитатели квартала не очень-то доверяли. Все отнекивались: тетушка Толстуха, выйдя из дома брата после завершения своих таинственных манипуляций, сослалась на крайнюю занятость и не захотела поболтать с Кортесом. Полония внезапно тоже онемела, опасаясь, как бы он не изложил все тому, кому это знать совсем ни к чему, и потому не желала пересказывать Кортесу то, о чем все кругом по большому секрету шептались, но в его присутствии замолкали. Очень скоро, однако, не прибегая к допросам и не задавая каверзных вопросов, Шрам получил всю необходимую ему информацию непосредственно из первых рук: его брат Рафел Кортес по прозвищу Дурья Башка явился к нему, чтобы рассказать о событиях ночи.