Я вернулся в хижину, развёл огонь в печурке и умылся. Затем отрезал пару ломтиков бекона, открыл банку кукурузы, наделал сухарей, и в этот момент меня вдруг осенило: дикобраз вполне мог шуметь вчера ночью, но прячущаяся среди сосен тень принадлежала явно не ему! Тотчас вернулись мои ночные страхи, и сердце внезапно сжалось. Я едва сдержался, чтобы не схватить винтовку и не помчаться сломя голову вниз, к дому. Потом я сказал себе: «Я должен оставаться здесь! Я должен выполнять свои обязанности любой ценой! Мой дядя Клив не убегает от этих страшных гуннов во Франции, так и мне не пристало сбегать от крадущихся апачей!»

Я поспешил закончить со стряпнёй и в одно мгновение проглотил завтрак – в девять часов нужно доложить обстановку с вышки, а до этого времени я намеревался укрепить стены своего жилища, оградив его от любопытных глаз непрошеных ночных гостей. Собрав несколько небольших высохших еловых стволов, я разрубил каждый на четыре части и заткнул ими изнутри щели в стенах хижины. Я работал так быстро, как это только было возможно, но тем не менее к половине девятого были готовы только три стены. Положив топор, я взял винтовку, запер дверь и поспешил по тропинке на вершину.

Добравшись до вышки, я осмотрел лес, воспользовавшись выданным мне в Лесной службе полевым биноклем, и в девять часов сообщил, что с Маунт Томас пожаров не видно. После прослушал сообщения других дозорных – в том числе с самого юга, с Блю Рэндж, – которые также не обнаружили признаков пожара. Взгляд мой случайно упал на каньон Блэк-Ривер, лежащий прямо в полумиле или чуть дальше от вышки, и мне почудилось, будто оттуда струится слабый дымок. Но зрение – даже с биноклем – вполне могло меня подвести. Солнечные лучи ещё не добрались до его круто обрывающихся склонов, и покрывающие их густые еловые заросли казались особенно мрачными. Я обратил внимание, что в том месте, где мне почудился дымок, протекала речушка, и увидел узкую полосу окаймляющей её берега сочной травы. Тем утром я ещё не раз возвращался туда взглядом, но не обнаружил никаких признаков огня и убедил себя, что ошибся с самого начала. Местные говорили, что каньон Блэк-Ривер самый коварный – его резкие спуски и подъёмы не одолела бы ни одна лошадь или корова, и потому его всегда приходилось обходить вокруг. Поскольку добраться туда так сложно, а гроз уже давно не было – если предположить, что молния могла попасть в дерево, – я заключил, что мог видеть разве что холодный утренний туман, поднимающийся с водной глади.

В спешке покидая хижину, я забыл захватить с собой обед и к полудню страшно проголодался. По уставу я мог оставить пост с двенадцати до часу, чтобы перекусить. Но, несмотря на голод, я бы не решился вернуться к хижине без особой надобности. Меня постоянно преследовали воспоминания о промелькнувшей вчера возле моей хижины тени. Здесь, на вершине, я чувствовал себя в полной безопасности: ни один человек не смог бы подкрасться к моей вышке незамеченным.

В обеденный перерыв я решил осмотреться на вершине, начав с самого гребня, – так мне были прекрасно видны оба склона.

На востоке сбившиеся в кучки ели покрывали сотни ярдов склона, почти до самой вершины; западный же склон был совершенно безжизненным: ни на одном деревце не было ни единой веточки – почти круглый год, не считая трёх летних месяцев, вершину не покидают суровые ветра.

На юго-восточной оконечности горы сформировалась неровная каменистая возвышенность; подножие под её седловиной – сплошь выветрившаяся порода, а на протяжении последней пары сотен ярдов на пути к северо-западной оконечности всё усеяно каменными глыбами разной величины. Подойдя к ближайшей из них, я заметил в пятидесяти ярдах к западу сложенные полукругом, который изгибался в противоположную сторону от меня, камни высотой несколько футов, и одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что не природные силы, а человеческая рука выложила их таким образом. Я поспешил спуститься и чуть не провалился в узкую, но очень глубокую расселину в камне, которую окаймлял увиденный мной узор. Трудились здесь, без сомнения, сильные руки индейцев, о чём свидетельствовали разбросанные повсюду осколки ярко раскрашенной посуды. Расселина проходила с севера на юг, достигая шести футов в длину и приблизительно четырёх в ширину, и углублялась на десять футов до уступа с западной стороны. Здесь проход сужался настолько, что человеку уже было не протиснуться, и вёл дальше в кромешную темноту.