Вспоминая свой ступор и единственный вопрос «ты уверен, что…?», мне хотелось ударить себя чем-нибудь тяжелым.

Дура. Какая же я дура!

Мне с трудом удалось остановить новый поток, льющийся из глаз, и именно в этот момент дверь в камеру отворилась. Я обессиленно подняла голову, сквозь пелену рассмотрев в проёме фигуру, которую никак не ожидала ещё когда-либо увидеть в своей жизни.

Только не он…

Нет. Не сейчас.

Я неконтролируемо передернула плечами.

Поставив поднос с едой и какие-то бинты на стол у двери, Ричард Гамильтон, мой отец, прошёл внутрь, нерешительно остановившись в паре шагов от меня. Между нами установился долгий и напряжённый зрительный контакт, прежде чем нежданный гость первым нарушил молчание.

А я… Поразительно. Я впервые за долгие годы не почувствовала страха.

Лишь чистую. Лютую. Ненависть.

– Я принес тебе поесть и новую повязку, – за годы жизни на Островах я почти забыла, как звучит его голос.

Кое-как поднявшись с места, я продолжила немигающим взглядом смотреть на него. С невероятным желанием прикончить.

Отец выглядел так же, как и несколько лет назад, когда я ушла из дома, не прощаясь. Те же седые виски при темной шевелюре, те же жестокие голубые глаза с морщинками вокруг. Неизменная статная осанка и хмурое, сосредоточенное лицо – мне часто говорили раньше, что я больше похожа на отца. Только взгляд не такой. Но мне хотелось думать, что всё-таки внешностью я пошла в маму, которую, к сожалению, почти не помнила. Она рано ушла из жизни, оставив нас с ним одних.

Не знаю, послужило ли это причиной нарастающего с каждым годом деспотизма с его стороны по отношению ко мне, но сколько себя помнила, всё время думала о том, как поскорее уехать куда-нибудь подальше, прочь от Материка и Верховного суда, которому не соответствовала ни по каким параметрам. Благодаря его унижениям. Благодаря его побоям.

– Томас послал тебя? – хрипло и полуутвердительно спросила я, и не думая подходить к подносу.

Отец, ныне один из Главных судей системы, неопределенно повёл плечами, кивая в сторону тарелки.

Ни о каких тёплых объятиях или радости от встречи и речи быть не могло. Никаких долбаных «привет». Слишком долго он измывался надо мной, нанося удары за каждую провинность, за каждое отступление от мифических правил нашего дома; слишком больно, слишком страшно, чтобы теперь быть любезной. Чтобы забыть это так скоро и перечеркнуть прошлое навсегда. Возможно, именно из-за несчастливого детства и постоянных телесных наказаний я пришла в «Тиррарию» такой, какой меня знали. Присвоив мне «Тихоню» в первый же день. Пришла зажатой, пугливой, прячущей взор и слишком серьёзной. Возможно, именно поэтому рукопашные бои давались мне с трудом.

Не знаю.

Я никогда не думала всерьёз о возможных психологических травмах, которые унаследовала с собой во взрослую жизнь. Как бы периодически ни обращалась к специалисту еще на Материке.

Не получив внятного ответа от моего неприятного гостя, я тихо добавила, наблюдая, как отец избегает смотреть в глаза:

– Послал лучшего своего палача… Знал, на что давить.

– Не говори так… – наконец, он встрепенулся, сконцентрировав внимание на мне после услышанного. Сделав шаг в мою сторону, Ричард Гамильтон добавил требовательным тоном, пресекая любые попытки даже намекнуть на его бесчинства в прошлом: – В любом случае, будет суд, Грейс, который…

– Суд ничего не изменит, – озлобленно выдохнула я, перебив его, и стремительно схватила с подноса свежие бинты – нога начинала ныть и кровоточить сильнее.

Потоптавшись на месте, отец отвернулся, дав мне возможность снова перевязать увечье, и пока я дрожавшими пальцами пыталась сделать последний узел на бинтах, он продолжил более уверенным тоном, в котором я начала узнавать его