Жизнь ведь охренительно непредсказуемая штука.

Я в этом убеждался, и не раз. Потянув плечами, чтобы сбросить напряжение и разогнать молочную кислоту в забившихся мышцах, я прошёл мимо шумной компании офицеров в прохладу одного из многочисленных мягко освещенных коридоров. Раны и синяки на лице саднило, но было терпимо – идти в лазарет я, как обычно, не видел смысла.

Мои шаги гулким эхом отдавались от стен. Я слышал, как шумят где-то далеко за стенами волны, но было что-то ещё впереди, неожиданно кольнувшее чуткий слух.

Глухой звук падающего на пол тела. Топот нескольких пар ног.

Я бы не спутал это ни с чем.

Подобравшись, прибавил шагу и быстро дошёл до лестницы, чтобы посмотреть, что там происходит. Топот, а точнее, люди, воспроизводящие его, успели исчезнуть в соседнем разветвлении коридора под пролетом. Я так и не определил, кто это…

– Блять! – я услышал своё восклицание будто со стороны, отозвавшееся от сводов.

Чей-то труп в полутьме лежал на краю верхней ступени, грозясь через мгновение скатиться вниз. Я не помню, как в два шага допрыгнул до тела, схватив ладонями за одежду на плечах. Удержал его от падения.

Или её?..

– Блять, блять, вот же… – повторял я бессвязно, как заведенный, глядя на…

Девичье тело в темно-серой майке и тренировочных штанах, безжизненно застывшее в моих руках. Уложив бездыханную фигуру головой к себе на колени и упав ими на ступени, я тут же сорвал с лица жертвы тёмный плотный то ли мешок, то ли глубокий капюшон, отделенный от толстовки. И отшвырнул от себя подальше.

– Грейс… – судорожно выдохнул я, не веря своим глазам.

Рот затопило свинцовым привкусом присутствующей в воздухе смерти.

Какого хера?..

Посиневшее лицо Гамильтон я узнал моментально.

Всегда сосредоточенные глаза были сейчас закрыты; бесцветные веки не двигались, обрамленные остатками слёз. Приоткрытые сухие, аккуратные губы были обескровлены.

Дерьмо.

– Ну нет, – зло выцедил я, осторожно, но быстро спуская ее вниз, перекладывая обратно уже на ледяной пол со своих коленей, – Хер ты у меня умрёшь, Тихоня. Не сегодня.

Адреналин и шок, как ни странно, не снесли крышу, а заставили чётко думать, без паники, взяв себя в руки.

Я кинулся давить ладонями на её грудь, чтобы завести сердце, надеясь, что потерял совсем немного драгоценного времени. Созерцая застывшее лицо, на задворках сознания я заметил, как прихожу в бешенство от следов асфиксии на тонкой коже. Пока методично надавливал руками в центр грудины, параллельно цепко осматривал всё тело Гамильтон, опасаясь увидеть кровоточащие раны. Но их не было.

Как я жалел в эту секунду, что вместо внимания к словам и действиям на лекциях по оказанию первой помощи пялился на вырез формы вещающей медсестры. Реаниматолог из меня был так себе. Но прежде чем позвать кого-то или отнести Грейс в лазарет, нужно убедиться, что где-то глубоко внутри в ней ещё тлел уголёк тепла.

Не к месту мозг пробила мысль: я страстно желал, чтобы именно благодаря мне огонь разгорелся в ней снова, снося холод обволакивающей смерти.

И вдохнул бы в её вечно серьёзное, такое привлекательное лицо краски жизни.

– Давай, мать твою! Ну же!

Я надавил на грудную клетку Тихони так, что, казалось, сломал ей кости. Поздно спохватившись, нажал пальцами на её щеки, чтобы приоткрыть рот и нащупать пальцами язык, молясь, чтобы он не завалился. Повезло.

Не знаю, что на меня нашло – может, у адреналина есть и обратная сторона, которая придаёт не только смелость, но и безумие, – однако после очередного непрямого массажа сердца я с чувством отвесил Грейс оплеуху. Если это обморок, мало ли… Поможет. Затем, снова схватив ладонями её отвернувшееся от удара лицо, выровнял голову и наклонился к губам. Собрав, наверное, весь воздух, что был вокруг нас в свои немаленькие лёгкие, я что есть силы выдохнул его ей в рот, зажав нос.