– Да. Я трус, Гийом. – Он резко поднял голову. В голосе послышались стальные нотки. – Я всегда им был. То, что я отказался от кресла главреда – это трусость. Потому что на этом месте была бы совсем другая ответственность и обязательства. И я этого испугался. Это было не единственное предложение подобного рода. Были и другие. От других изданий. Было предложение возглавить один из крупнейших международных издательских домов. Я от всего отказывался. Мне было привычно, понятно и спокойно там, где я был. Меня устраивали те обязательства и та ответственность, что у меня были, – он помолчал. – И, знаешь, то, что я не создал семью, – это тоже трусость.

Гийом молчал и слушал, глядя перед собой. Иногда можно дружить с человеком много-много лет, но не знать его и наполовину, даже не подозревать о том, что творится на самом деле в его душе, принимая внешние проявления за истину, и судить по ним о человеке в целом.

Филипп продолжал:

– Я никогда тебе не рассказывал…Я этого никому не рассказывал… – он замялся, но, собравшись, снова заговорил: – У меня была женщина, которую я безумно любил. И она любила меня. Это было давно. Если бы ты её видел, Гийом. Она… Она была так прекрасна. Во всём. Мне ни с кем и никогда не было так интересно, хорошо, спокойно и тепло, как с ней. Мы думали, видели, чувствовали одинаково. Иногда она начинала фразу, а я заканчивал. И наоборот. Я что-то думал, а в тот же самый момент она вслух озвучивала мои мысли. Это было… это было так странно, знаешь… – он запнулся. – Но мне так и не хватило смелости сделать ей предложение. У меня была работа. Много работы, которой я отдавался самозабвенно. Я убеждал себя, что не смогу дать ей того, что она заслуживала, не смогу сделать её по-настоящему счастливой. Не смогу стать хорошим отцом наших детей. Я находил себе миллион оправданий. А на самом деле, мне просто было страшно. Это было совсем новое, новый мир, новая ответственность. Я боялся, что у меня не получится…, что я провалюсь, что я не справлюсь. Меня так воспитали, что я должен быть лучшим во всем, что делаю. Не браться за то, в чём сомневаюсь. Не рисковать. Жить без права на ошибку, что бы я ни делал. Мне казалось невозможным полноценно совмещать карьеру и семью, быть прекрасным журналистом, отличным мужем и первоклассным отцом. В итоге от последних двух возможностей я просто отказался…даже не попробовав.

Филипп замолчал. Он потер ладонями лицо, сдвинув шляпу назад, опустил руки и в легком оцепенении невидящими глазами уставился куда-то перед собой.

– Что стало с той женщиной?

– Первый муж её бросил… ради секретарши… Со вторым… – Филипп тяжело вздохнул, – со вторым она разбилась в автокатастрофе…вместе с двумя детьми…двадцать семь лет назад.

Солнце снова спряталось за пелену облаков. Где-то заплакал ребёнок. Повисло пронзительное молчание.

Потом Гийом положил руку Филиппу на плечо и мягко его сжал.

– Филипп, что бы она тебе сказала, если бы сейчас была здесь?

Филипп посмотрел на него своими большими карими глазами. Его лицо сохраняло остатки былой мужской красоты и обаяния. Точёный нос, острые очерченные скулы, выразительные глаза – всё это, казалось, было неподвластно разрушительному времени. «Сколько женщин, наверно, бегало за ним», – невольно промелькнуло в голове Гийома.

Филипп отвёл глаза, устремив взгляд в глубину аллеи сада, и произнес:

– Она бы сказала: «Не валяй дурака, Филипп».

– А ещё?

Филипп сцепил пальцы, сжав их так, что костяшки побелели. Он с минуту помолчал.

– А ещё…сказала бы, что я никогда не умел ценить по-настоящему всё, что имел и имею, не понимал ценность простой человеческой жизни, жизни без гонки. Делал часто выбор в ущерб себе, сам того не подозревая. И что было бы неплохо воспользоваться этим освободившимся временем, чтобы научиться делать то, чего я никогда не умел…Просто научиться жить… Жить, никуда не торопясь, и получать от этого удовольствие… – Он с досадой мотнул головой, словно избавляясь от нашедших на него чар: – Но, Гийом, я пытался все это время. У меня же ровным счётом ничего не вышло.