Пышный букет сирени ждет на подоконнике, и я тоже с нетерпением жду Аргину. Я слышу на лестнице ее легкие шаги. Сердце мое, почему-то,, начинает быстро колотиться. Волнуюсь, наверное. Аргина входит со светлой улыбкой на лице, своим приподнятоым настроением заряжая меня. – Ну, как ты себя чувствуешь, Абик? – Ничего, неплохо, – говорю я, улыбаясь, и взглядом показываю на подоконник. Аргина тоже смотри в ту сторону. – Это что за чудесные цветы, кто принес? – последние слова она произносит почти шепотом. Я делаю вид, что ничего не заметил и говорю с невинным видом: – Меружан. – Кто? – у Аргины глаза даже округляются. – Меружан, смеюсь я, сапожник Меружан.

Аргина берет букет и неожиданно достает оттуда свернутую бумажку – записку Армена. Я приблизительно даже предполагаю, что там написано. Вместо того, чтоб писать письмо, нужно было пойти в школу, вызвать Аргину и сказать ей то, что нужно. Тупой! Нет, наверное, не хотел идти в школу. Я притворяюсь, что даже представления не имею, что там может быть написано. Аргина раскрывает бумажку и тихим шепотом спрашивает: – Так, значит, говоришь, кто принес? – Оба от души дружно смеемся, и я незаметно для Аргины, заглядывая в записку, читаю: " Прости, срочно уехал в Мартакерт. Вечером жди. Твой Армен.» После чего Аргина говорит пониженным шепотом: – Абик, ты никому не скажешь? – Не бойся, не скажу. Даже маме не скажу, – обещаю я. А потом, тем не менее, не выдержав, спросил? – Армен, действительно, твой? – Что-о? – Он там пишет: «Твой Армен». – Прекрати, Абик. Стыдно тебе. Зачем читаешь чужие письма? – И, Боже мой, как она покраснела. Как маленькая девочка.

– А он разве чужой? – теперь таинственно улыбаюсь я. Аргина смотрит на меня строго, но я вижу, что она совершенно не сердится на меня, ее губы раскрываются, как роза в капельках росы, от теплого прикосновения солнечных лучей, и улыбка расползается по ее очаровательному лицу.

8.

Потом небо сразу потемнело, постепенно на село стал опускаться вечер. Это то время суток, когда колхозники возвращаются с работы. Все село наполняется веселыми окриками, в одиночку и группами люди начинают собираться на лобном месте – демонстрировать свое остроумие, а председатель колхоза Габриел Балаян, как и все, с сигаретой во рту, стоит на открытом балконе колхозного правления и сверху посылает команды в разные стороны, то, словно, сердясь, то внезапно с хохотом хлопает кого-то, из стоящих рядом, по спине. Это еще и то время суток, когда медленно раскачиваясь, с пастбищ возвращается стадо, и, не то от тоски, не то с голоду, во дворах жалобно мычат телята, из разных дворов доносится ленивый лай собак, в темном лесу начинает кричать ночная птица. Мама подоила корову, и я, как всегда, позволил нашему дурному теленку вдоволь пососать пахнущее цветами молоко матери, потом загнал теленка в хлев, к овцам. а корову привязал во дворе, к врытому в землю железному колышку. Кур загнал на насест, приготовил ведро похлёбки из вареного картофеля и ячменной муки, вылил в корыто и дал свиньям, которых откармливаем, и только после этого побежал домой готовить уроки. Постепенно сгустилась темнота, которая медленно поднялась из ущелий и вошла в село. Скоро улицы и дома погрузились в нее. Аргина надела свое новое небесно-синее платье, которое купила недавно, и которое ей очень подходит, и вышла из дома… Теперь, сидя у окна, я жду ее. Луна, как долька дыни, неподвижно повисла над горой Сарнатун. А Аргины нет и нет. Вскоре и луна, наверное, тоже, устав от того, что долго стоит над горами, уходит, исчезает за ними. Будто, в ожидании этого, из ближайшего леса тоскливо зовет сова. Словно, по команде, неожиданно, начинают трещать сверчки, чётко слышится монотонный шум речки Барак Джур – виш-ш-ш, виш-ш-ш… – Мам, когда вернется Аргина? – спрашиваю я. – Когда вернется, тогда и вернется, ты-то чего беспокоишься? – Удивленно смотрит мама. – Как это, почему беспокоишься? – Взволнованно отвечаю я.– Она же давно ушла. – Наверное, гуляет. – Так поздно? Я вдруг представил, как в ночной непроглядной, кромешной тьме бесшумно, тайком к Аргине подкрадывается сапожник Меружан, закрывая ее рот пропахшей кожей ладонью, похищает её и уводит её в горы.