.

О жестокости Михаила Кедрова и его жены Ревеки Майзель ходили страшные слухи. Стоявший на запасном пути вагон, где они жили, пользовался мрачной славой.

Аресты в городе шли днем и ночью. Солдаты врывались в дома, переворачивали всё вверх дном, искали драгоценности, ценные вещи. Арестовывали дворян, офицеров, полицейских, купцов, чиновников, священнослужителей, мещан и кого угодно. На улицах то и дело можно было видеть, как конвой, состоявший обычно из солдат-латышей, ведет очередную жертву к гостинице «Золотой якорь», где разместился карательный орган большевиков – Губчека. Возвращались назад немногие. Люди исчезали. Зато в городе появилось много людей азиатской внешности. Выпущенные из каторжной тюрьмы заключенные бродили по улицам, пугая прохожих. Страшно было выпускать на улицу детей. Вообще, страшно было жить. Страх, как ядовитый газ, был разлит в воздухе, не давая спокойно спать, есть, работать.

Городские улицы были завалены мусором, отбросами. На вокзале лежал толстый, по щиколотку, слой шелухи от семечек. Не работал водопровод, стояла электростанция. Воду носили из реки. Керосина было не достать. В городе свирепствовали тиф, оспа.

Частная торговля была запрещена, прекратился подвоз продуктов. Тех, кто пытался привезти продукты из деревни, назвали «мешочниками» и беспощадно преследовали. Работали только хлебные лавки, где хлеб выдавали по карточкам. Дефицит хлеба и сахара бывал и раньше, но тогда другие продукты продавались свободно. Сейчас же был дефицит всего. В городе начался голод. В железнодорожных мастерских пытались бастовать рабочие, которым недодали паек – 8 фунтов хлеба. Зачинщиков быстро выявили и арестовали. Забастовка прекратилась. Рабочие вспоминали забастовку 1905 года, но никто не мог сказать, из-за чего тогда бастовали, ведь всего было вдоволь.

Жизнь будто разделилась на две части: до прихода большевиков – и при них. В стране произошла страшная катастрофа, имя ей – революция.

Дом Девятковых был объявлен государственной собственностью, семье оставили лишь две комнаты. Реквизирована была и мастерская, а управляющим был назначен один из мастеров. Глава большой семьи Дмитрий Кириллович Девятков умер от инсульта к концу зимы 1918 года. Ему было 59 лет. Взрослые дети разъехались, младший, Коля, остался с матерью, учился в трудовой школе – так назвали бывшую гимназию. Работа в мастерской практически сошла на нет, лишь иногда Павлу доставался случайный заработок. Он стал брать заказы на ремонт обуви, и это занятие выручало его семью.

Летом Павел часто бывал в деревне, помогал родителям в хозяйстве. Земли у отца после передела стало больше, появилась надежда на хороший урожай. А вот жить Павлу с семьей было негде, он с помощью отца и брата Степана срочно строил дом, рассчитывая к зиме окончательно перебраться в деревню. Другой брат Николай погиб на фронте еще в 1914-м году.

Как-то в июле Павел встретил в городе Ганина. Лицо у Алексея было изможденное, одежонка худая.

– Ухожу в Красную армию, фельдшером, – говорил он. – На Северный фронт отправляют, завтра поезд на Котлас. Англичане вместе с белогвардейцами на нас идут. А брат Федор уехал с Колчаком воевать. Вот какие дела… С немцами войну закончили, отдали им Украину, теперь другая война началась – гражданская. А обещали нам что? Мир народам.

Павел повел Алексея в свою городскую квартиру. Угощать особенно было нечем. Татьяна поставила тарелку с картофельными лепешками, налила морковного чая, потом сама села за стол и молча слушала разговор, подперев голову руками.

– Ездил недавно домой, в Коншино, – рассказывал поэт. – Там тоже голодом сидят. Чудно. Отец мрачнее тучи ходит, а тетя Авдотья ему говорит: «Ты все бегал с флагами-то по селу, сшиб голову царю на памятнике, вот тебя Бог-то и наказал». Оказывается, год назад на селе митинги были, и отец наш был в первых рядах. Разъярились так, что сшибли голову с памятника Александру Освободителю. Большой был памятник, напротив церкви стоял.