Шилин пожал плечами, дескать, может быть…
И сходил.
16
И в отличие от прежних встреч, эта оказалась теплее, даже душевнее. Что было несколько неожиданно и обнадеживающе. Но за прошедшие посещения, пройдя все стадии настроения директора и обещания с ним, эта милость уже не воодушевляла. Наоборот, вызывала иронию и недоверие.
– Ты, Павлик, заходи. Напоминай почаще. Хоть и решается твой вопрос, и я его держу на контроле, но под лежачий камень… сам понимаешь.
– Да как-то неудобно…
– Ты мне брось. Неудобно. Напоминай. А там, думать будем.
– Так зайду. Только когда?
– Где-нибудь через месяц. И без всяких очередей. Тут этих, – кивнул на присутствующих в кабинете посетителей, – не переждёшь. Договорились? А теперь иди, работай.
Шилин с новым настроением ушёл из кабинета.
И, действительно, Татарков на его появление реагировал спокойно.
– Ты, Паша не обижайся. Дело не простое. Но для тебя что-нибудь придумаю, постараюсь, – говорил директор в следующий раз.
– …Пашка, мне перед тобой стыдно, честное слово, – говорил он в очередной раз. – Но поверь, было б всё так легко, давно бы я тебя выгнал, и дня бы не задержал. Отдыхал бы ты. Но подожди ещё. Подожди, Паша. – И даже похлопал по плечу.
И точно, выгнал на пенсию в пятьдесят шесть лет и два месяца.
Вначале Подгузин позвонил Хлопотушкину. Тот – во второй цех. В итоге, Шилин ушёл с предприятия на пенсию. И с тяжёлым сердцем.
И вот сначала апреля он на заслуженном отдыхе. Занимается хозяйством, строит планы. А в подсознании нет-нет да что-то подточит, и словно огонёк подпалит сердце обида. Ведь Федю Борисова отпустили в пятьдесят пять, а он чем хуже?.. В последнее время, даже начала довлеть навязчивая идея, – чтобы такое-этакое ядрёное придумать, чтобы как-то наказать администрацию предприятия. И хотелось найти такое, что могло бы компенсировать ему не только душевные переживания, но и материальные потери.
И однажды, после долгих раздумий, кажется, нашёл такой способ. То ли с неба эта подсказка упала, то ль козёл подсказал? Больше-то на пастбище не с кем посоветоваться.
Охваченный этой идеей Шилин побежал к Гене Крючкову. С ним и составили письмо в райсобес. И, чтобы оно не попало какими-либо путями на стол Подгузину или же к Татаркову (с той же почты, где у них явно свои люди), Павел Павлович сам свёз его в райсобес, отдал под роспись секретарше, настоял.
– Я те што передаю? Документ, и особой важности. Так и выдай мне на него расписку и с печатью. Ты што думаешь, я дурака валяю? Делать мне неча…
Девочка пыталась объяснить гражданину:
– Такие письма должны пересылаться почтой.
– Ага, знаем мы, куда они пересылаются. Примай, дочка, и давай расписку. И запомни: етот документ, – ткнул в конверт пальцем, – в обязательном порядке должон лежать на столе начальника собеса. Я прослежу, – уже погрозил пальцем.
Секретарша пожала плечами. Выдала гражданину бумажку с подписью и приложила к ней печать.
Удовлетворённый и успокоенный, Шилин продолжил свою частную сельскохозяйственную деятельность, поджидая ответ из Собеса.
17
Утром, едва ли не с первым автобусом, Шилин уехал в районный центр Кондырёво.
Ради такого случая прилично приоделся: в пиджак десятого года носки; в брюки, на которых жена утюгом с трудом восстановили старые «стрелки»; в облупившиеся полуботинки, тщательно замазанные гуталином; в сорочку, на которой ворот был распущен на две верхних пуговицы; и в белую матерчатую кепочку, прикрывающую лысину. Во внутренний карман пиджака вложил документы.
День был тёплый, добрый, и даже птички чирикают, – посмеивался он, глядя на птиц и прислушиваясь уже к соловьиным трелям. И все эти приметы наполняли его ещё бόльшим оптимизмом и создавали приподнятое настроение.