– Купчая этого произведения на какую сумму?

– На восемьдесят тысяч.

– Именно это и будет признано ущербом.

– Понимаю.

– Мне нужен список всех лиц, кто имел доступ к зале с картинами в ваше отсутствие.

– Я представлю вам его завтра.

– Что ж, тогда подпишите протокол и можете быть свободны.

Скрипнуло перо, и потерпевший поднялся. Уже дойдя до двери, он вдруг обернулся и сказал слегка дрогнувшим голосом:

– Николай Васильевич, найдите да Винчи. Я вас отблагодарю.

– Об этом пока говорить рано. Многое будет зависеть от полиции, но я приложу все усилия. Не сомневайтесь, Николай Христофорович.

– Спасибо, – кивнул фабрикант и вышел.

Когда стук каблуков по коридору стих, следователь откинулся на спинку стула, довольно пожевал губами и подумал: «А ведь не врёт купчишка. И в самом деле отблагодарит. И по всем вероятиям, недурственно-с».

Ставрополь встретил Ардашева мелким осенним дождём. Дилижанс проехал город с запада на восток и остановился у Тифлисских ворот. Извозчичья биржа была совсем рядом. Ступая по сухим листьям, уже устлавшим бульвар, выпускник университета нанял фаэтон и всего за гривенник добрался до Барятинской. Не успел он доехать до знакомого дома, как небо очистилось от туч и выглянуло солнце.

Первым гостя увидел Гром. Дворовый пёс потёрся носом о сюртук Клима, понюхал его чемодан и, усевшись, уставился на вояжёра любопытными глазами. Белое пятнышко на лбу питомца с годами стало серым, и теперь почти не выделялось на собачьей морде.

Пантелей Архипович Ардашев – слегка полноватый шестидесятипятилетний мужчина с бакенбардами, густыми седыми усами и заметной проплешиной – курил в беседке чубук и пил чай. Он был в осенней куртке, похожей на гусарский доломан, но с обычным воротником, носил простую рубаху, брюки и домашние туфли из мягкой кожи.

– Слава богу, вернулся! Как дела, сынок? Сдал экзамены?

– Да, через неделю отправлюсь в Египет. Получил подъёмные и командировочные. На пароходе поеду вторым классом.

– Нет, только первым! Я помогу. А мундир-то готов?

– И мундиры, и треуголка, и шпага – всё есть!

– Молодец! Поздравляю!

Скрипнула входная дверь, и вышла Ольга Ивановна Ардашева – женщина шестидесяти лет, в белом чепце и длинном сером платье простого покроя. Её открытое доброе лицо, сохранившее остатки былой красоты, светилось от счастья.

– Климушка! Приехал-таки! Ну что, взяли на службу?

– В Египет посылают нашего отпрыска, но только через семь дней, – ответил за сына отец и спросил: – Губернского секретаря дадут?

– Обещали. Я ведь сдал все экзамены на «весьма удовлетворительно»[19].

– Вот! Надобно это дело отметить, – вставая, выговорил родитель.

– Ох и неугомонный у тебя отец! – покачала головой Ольга Ивановна. – Ему бы только повод найти, чтобы в погреб за кизиловой настойкой спуститься.

– Почему же только за кизиловой? – улыбнулся старший Ардашев. – У меня и яблочная, и грушевая, и сливовая. Целый фруктовый набор! – Он повернулся к сыну: – Я разной и принесу. Хочу, чтобы ты всё попробовал.

– Глафире сказать, чтобы она стол дома накрывала? – спросила хозяйка.

– Нет, в беседке! – заключил Пантелей Архипович.

– А не холодно нам будет? Всё-таки дождь прошёл. Да и осень уже, – засомневалась матушка.

– Бабье лето на дворе. Да и на свежем воздухе аппетит острее, – возразил отец.

– Вы особенно не беспокойтесь. Я перехвачу немного и в театр. На станции я купил «Северный Кавказ». В нём пишут, что сегодня «Прекрасную Елену» в семь пополудни дают. Билеты, думаю, куплю. Ведь не премьера же…

– Что ты будешь делать! – огорчённо взмахнул руками Пантелей Архипович. – Ты поняла, мать, куда он торопится? На свою ненаглядную актриску посмотреть хочет. А неведомо нашему горе-любовнику, что пока он зубрил арабские словечки, госпожа Завадская успела сбежать под венец.