Дверь в поруб закрылась и, Силантий остался один в темноте.

– А, ведь он, – этот грек молодший, у старого монаха то в эту ночь и не был. Как от Силантия вышел, так сразу со всеми своими людьми и уехал, – закончил свой рассказ горбун.

– Так-так, греки…. Решили поторопить события. Ну, что ж…, – задумчиво пробормотал государев дьяк Фёдор Курицын. – А ведь дело и впрямь важное, – дьяк сделал шаг навстречу горбуну. Тот осклабился гнилыми зубами, закивал своей седеющей курчавой шевелюрой. – Дело важное и завершить его должно тебе, – взглянув с прищуром на Епишку, твёрдо вымолвил Курицын. – Сам понимаешь, распустить своя языки кат Силантий и его полоумный брат не должны, – утвердительно добавил дьяк и покачал пальцем с тяжелым перстнем перед носом горбуна.

– Аха, это оно конечно, – закивал Епишка. Но тут же, как будто что-то вспомнил и напрягся. – Дак, ведь они покуда и так безмолвствуют, – недоумённо пошевелил своими опалёнными бровями он.

– Пока… безмолвствуют, – поправил его дьяк. – И мне хотелось бы иметь верную надёжу, что так будет и далее. Вот ты и сделай всё, чтобы так всё и было. Али впервой тебе? – Дьяк снова почувствовал тяжёлый запах, исходивший от переминающегося с ноги на ногу горбуна, и сморщившись отступил назад. – Что хочешь за свою последнюю службу?

– Боязно мне господине. Кабы не греки, я бы и награды не просил, а с энтими…, – начал канючить Епишка. – Верить даже своей острожной страже не могу. От, вчерась, двух новых сторожей к воротам на службу из приказа прислали. И гадаю я: не послухи ли они греческие. Один вроде совсем с воровской рожей, таких греки на службу к себе не возьмут, а второй-то, ну аки херувим – лицом пригож, а глазищами так и шныряет…. В опаске я, повсюду чужие глаза и уши. В лихое время живём, ох в лихое….

– Вот держи, – Фёдор Курицын бросил горбуну кошель из красной кожи, который тот поймал на лету, – тут сто серебряных, а по завершении дела получишь ещё два раза по столько.

– Благослови тебя Никола-угодник, господине, – снова показал гнилые зубы Епишка, – с таким богатством я нигде не пропаду.

– Верно, не пропадёшь, – поддакнул дьяк, – но дело надо вершить сегодня же, ты понял?

– Как не понять-то? – тряхнул головой Епишка, – да и мне долго задерживаться на Москве нет охоты, будь покоен всё исполню….

– Как мыслишь управиться? – спросил горбуна Фёдор Курицын.

– Да… как господь подскажет, – Епишка затрясся в беззвучном смехе.

– Вот, – дьяк бросил горбуну тёмную коробочку, – подмешай это в еду обоим, только пусть будет побольше еды, не скупись, средство верное! А крови не надо, пусть греки гадают над их кончиной, да и от себя подозрения отведёшь. И как покончишь с делом, езжай на постоялый двор, что у хвелей. Там получишь свою награду, тебя сыщет мой человек.

– Благодарствую господине! – до земли поклонился горбун.

– Прощай Епишка. Сейчас жди здесь, тебя выведут, а мне пора. – сказал Фёдор Курицын и, не оглядываясь, вышел во двор.

Епишка вернулся в свою каморку в остроге не сразу. Перед этим, он, на торге купил нового коня со сбруей и припасов в дорогу. Мысли в его голове скакали как чёртики. Он думал о том, что вместе с теми деньгами, которые посулил дьяк, его собственных монет, собранных за годы службы острожным головой, хватит на то, чтобы устроиться в Литве или подале. И не просто устроиться, а жить как знатный господин. Здесь, в Москве такое немыслимо, вмиг донесут и тогда все его труды пойдут прахом вместе с его отрубленной головой скатятся с плахи. С такими думами горбун достал коробочку, что дал ему Фёдор Курицын. «Эх, не сказал дьяк, сразу забирает отрава или чуть погодя. Лучше бы не сразу. Тогда, успел бы унести ноги, а что будет дальше уже не моя забота».