Тем временем, Козлов, молча, с опущенной головой, продолжал раздеваться, и сняв нательную рубаху, он оголил свой торс. Мальчишки непроизвольно отступили на шаг назад, и прекратили смеяться. На исхудалом теле, на котором можно было пересчитать все ребра, повсюду были синяки и кровоподтеки, но не это оттолкнуло пацанов, а зияющие язвы, в районе пояса и подмышек, кишащие бельевыми вшами.

– Твою мать, не хватало еще от Козлика бэтээров подцепить. Может зря мы все это затеяли, пусть трясёт горбом отсюда, а? – разочарованно спросил Игорь. – Я его блин за шиворот брал, – и он брезгливо стал вытирать руку тряпкой, которую взял со стола.

– Нет, продолжим, ты просто близко не походи, – ответил Гера, и добавил, – снимай сапоги и штаны. – Козлов, было хотел присесть, чтоб снять сапоги, но Сарычев выкрикнул – Стоять!

Балансируя на одной ноге Андрей стащил первый сапог.

– Да ты охренел Козлик! – подняв брови, скорее выражая свое удивление, чем претензию выдохнул Пожидаев.

Дело в том, что когда Козлов снял сапог, особой, визуальной, разницы не было – нога была абсолютно черная. Вернее не вся нога, а та часть ноги, где заканчивались галифе – ступня и лодыжка. Портянка на ней почему то отсутствовала.

– А ну снимай второй сапог, – рассматривая ногу, в приказной форме, добавил Сергей.

Вторая нога была такая же. А когда Козлов снял галифе, обнаружилось, что подштанников, как и трусов, на нем нет, и он оказался абсолютно голым. Рассматривая его, пацаны неприязненно кривили губы: голени все в кровавых ссадинах – результат ударов сапогами по кости, в районе паха, также, зияли язвы, по котором бегали потревоженные бельевые вши.

– А как ты спишь в роте Козлик? – удивленно спросил Пожидаев. – Как тебя пускают в палатку?

– Да никак, – вместо Андрея ответил Героин. – Его уже давно не пускают в роту, даже на разводах его нет. Он с утра до вечера на вещевом складе уголь колет, разгружает, перебирает, а где спит, хрен его знает.

– Козлик, где ты спишь? – заинтересовался Сергей. Андрей молчал, опустив голову.

– Козлик где ты спишь? Ты что оглох? – повторил он. Тишина.

– Ты что сука, терпение мое испытываешь? – не унимался обкуренный повар.

Но Козлов продолжал молчать, он лишь прикрыл свои гениталии руками, стесняясь своей наготы, и очевидно, ожидая удара в эту область. Не понимали разведчики, вместе с поваром, что никакие побои не заставят Андрея сказать, где то место, тот островок, в котором он прячется от равнодушных офицеров, от жестоких солдат, от человеческой злобы, издевательств, глумления, садизма, боли… Конечно же, в его убежище не было белых, больших вишневых деревьев, не было шумной компании, беспричинно радующейся своей молодости и беззаботности. На его островке было одиночество, холод и голод, но нем его никто не унижал, никто не бил…

– Ну урод! – выкрикнул Сергей, и подскочив к Козлову ударил его в тощую грудь…

Одновременно, с глухим звуком, от удара, Андрей издал короткий стон, и тут же, накрыл свою худую грудь, двумя руками, похожими на плети. Пожидаев отступил на два шага, и замер… В момент, когда он бил Козлова, их глаза встретились, и Сергей, за это сотую доли секунды, увидел в этих больших глазах, с длинными ресницами, столько человеческой боли и страдания, что ему стало как-то не по себе. Это чувство начало бродить в его душе, обращаясь к его состраданию, которое спряталось под опьянением от гашиша, под напускной бравадой, под неписанным законом 12-го Гвардейского полка: «Бей кого не попадя, чтоб тебя уважали».

Это был первый и последний раз, когда Сергей ударил «чмошника»