Подул прохладный ветер. Он растревожил лотосы в пруду, и по зеленым блюдцам начали перекатываться прозрачные водяные бусины. Где-то заквакала лягушка: «Оак-оак-оак!» – «Хинг-хунг, хинг-хонг!» – ответила ей жаба. «Оак-оак-оак! – Хинг-хунг, хинг-хонг!» Так они вторили друг другу, как будто хотели предупредить других животных и невидимых духов о нашем внезапном вторжении.

Я шла, примечая все вокруг. Я любила храмы – в них я ощущала себя по-особенному. И папа любил их, настолько, что назвал меня Ваттарами, что в переводе с санскрита означает «небольшой сад при храме». Всякий раз, входя в храм, я чувствовала, что мне знакомо это место, даже если я никогда не бывала здесь прежде. Как будто я знала его в другом времени, в другой жизни. Однако этот храм показался мне непохожим на другие. В нем было так тихо, так безлюдно…

Процветающий по меркам провинции, храм все равно казался заброшенным, словно его обитатели внезапно исчезли без следа, испарились. Ни детей, со смехом резвящихся в тени. Ни монахов, читающих наизусть тексты в качестве практики дхармы[25]. Ни жителей городка, беседующих на ступенях молитвенного зала. Только отзвуки…

Я ощутила чье-то присутствие.

– Здесь есть кто-нибудь? – спросила я шепотом.

Ответа не последовало. Лишь отголоски пустоты…

Справа от пруда возвышалась белая ступа – купол в форме колокола с длинным золотым шпилем, который, сужаясь, уходил в небо. Ступу воздвигают, чтобы хранить в ней реликвию Будды – кусок ткани, прядь волос, зуб – или, как однажды сказал мне папа, наше желание жить вечно, быть бессмертными. Глядя на громаду ступы, я подумала, что в ней, должно быть, хранятся все желания, какие только можно вообразить, желания живых и мертвых, чей прах покоился рядом в тьеддеях – миниатюрных подобиях ступы.

Слева от пруда стояли четыре здания, выкрашенные в горчично-желтый цвет, со множеством окон за деревянными ставнями – точь-в-точь моя школа в Пномпене. Здания располагались квадратом, и в центре был установлен флагшток, высокий и тонкий, – на нем остались обрывки спущенного флага. На утоптанной площадке рядом с флагштоком когда-то играли дети. На пыльной земле виднелись очертания нарисованных углем классиков. В одном из квадратов лежал камешек – здесь остановился тот, кто играл последним. Кто? Кто был здесь последним? И снова мне показалось, что я слышу эхо. Словно призрак шептал мне на ухо. А может, это мои собственные мысли пробивались сквозь тишину. Я подняла камешек и положила его в карман – амулет, приносящий удачу, защита от злых сил.

Мы могли располагаться как угодно. Школьные здания пустовали, и все классы стояли открытие. Их оказалось больше, чем семей, так что мы могли свободно распределиться по школе, выбрав любую понравившуюся комнату. Но почему меня не покидало ощущение, будто мы вторглись сюда без разрешения? Будто кто-то наблюдает за нами?

Наша семья выбрала класс, окна которого выходили на рисовые поля, болото и раскинувшийся за ним лес. В классе не было ни парт, ни стульев – только следы от них на плиточном полу. На стене висела доска. Наверху кто-то – может, монах-учитель – цветными мелками написал: «Знает тот, кто…» Конец фразы стерли, оставив на доске радужные разводы.

Сложив вещи в угол, мы осмотрелись. Ничего особенного, конечно, просто пустая комната, и все же лучше, чем спать под открытым небом среди ночных тварей. Места вполне хватало, чтобы не мешать друг другу. Открыв дощатую дверь, Большой Дядя обнаружил за ней еще одну комнату, намного меньше нашей. Возможно, кладовая, вот только в ней ничего не было. Тата предложила занять и ее тоже, пока это не сделал кто-то другой. Однако мы решили сложить в нее лишние вещи, а спать всем вместе в классе.