Леопольд берёт шляпу, трость и уходит. Моцарт сидит молча. После ухода отца, он наклоняется вперёд, опускает голову на руки. Немного погодя входит Констанца.
Констанца: (стоит позади Моцарта, очень тихо) Вольфи…Вольфи… Он ушёл.
6
1785 год. После концерта Моцарта. В комнате Леопольд Моцарт и Иозеф Гайдн.
Гайдн: Благодарю судьбу за то, что имею возможность свести знакомство с Вами и Вольфгангом.
Леопольд: Вы чрезвычайно любезны, господин Гайдн, и чересчур щедры на похвалы.
Гайдн: Менее всего я хотел льстить, но говорю, как честный человек: сын Ваш – величайший композитор из всех, каких я знаю лично и по имени. Он много рассказывал о том, как Вы воспитали из него композитора и музыканта, и я не могу не восхищаться Вашим талантом музыкального наставника.
Леопольд: Весьма благодарен, господин Гайдн за подобные слова, но в последнее время я перестаю понимать Вольфганга. Он не желает усвоить науку жизни.
Гайдн: Отчего Вы так думаете?
Леопольд: Человек, обладающий добрым сердцем, привыкает держать себя свободно и откровенно, а это неправильно. Именно доброе сердце повинно в том, что стоит оказаться возле Вольфганга человеку, который восхваляет его, как он одаряет этого человека полным доверием и любовью, а ведь в детстве он плакал, если его слишком хвалили. И потом, эта жизнь модного музыканта, одновременно с напряжённым, ежедневным трудом способна сломить и более сильный организм. Я постоянно твержу об этом, но он не желает меня слушать.
Гайдн: Так повелось: дети, взрослея, считают себя семи пядей и пускают мимо ушей родительские советы. Это болезнь нашего распущенного века…
Леопольд: После того, как Вольфганг оставил службу в Зальцбурге и лишился верного куска хлеба, меня не оставляют дурные предчувствия. Вы не хуже меня знаете, сколько имён угасло, и было забыто от того, что музыка их перестала забавлять публику. Я беспокоюсь, как бы Вольфганга не постигла подобная участь. Ведь он ни в чём не смыслит, кроме как в музыке, и ничему, кроме музыки, не обучен и не способен.
Гайдн: Ваш сын – смелый человек! Мы, придворные музыканты, для наших хозяев – те же лакеи. Печально постоянно быть рабом!
Леопольд: Вот что скажу я Вам, господин Гайдн, положа руку на сердце: недоброе чувство тревожит меня…
Входит Моцарт, с ним несколько человек, все веселы.
Моцарт: Оставьте Ваши тревоги, папа, разве можно думать о чём-то печальном в такой чудный вечер?! Как Вам концерт, господин Гайдн?
Гайдн: Музыка была превосходна!
Ван Свитен: Господин Моцарт, не могли бы Вы оказать мне любезность, разрешив организовать следующую Вашу подписную академию в моём доме?
Моцарт: Разумеется, барон, Вы можете располагать мною. Позвольте, господа, представить Вам моего друга и чудесного композитора Иозефа Гайдна.
Гайдн раскланивается.
Розенберг: Очень рад, господин Гайдн. Здесь, в Вене о Вас наслышаны и о музыке Вашей ходят легенды.
Гайдн: Любопытно…
Розенберг: Говорят, Вы дописали финальную часть симфонии со свечами, как бы намекая Эстергази, что пора отпустить музыкантов к семьям и князь понял Ваш намёк.
Гайдн: Вот Вы чём!
Ван Свитен: Право, эта история поучительна, ибо настоящая музыка не может не тронуть чувствительную душу. Позвольте выразить, господин Гайдн, моё восхищение.
Гайдн: Благодарю Вас.
Розенберг: Господа, Вы, верно, наслышаны о неуспехе оперы Сальери? Господин первый придворный капельмейстер обвинил в неудаче либреттиста и поклялся, что скорее отрежет пальцы, нежели положит на музыку хоть строчку стихов Да Понте. Хотелось бы знать, кто захочет заказать ему либретто?
Моцарт: Хороший поэт в наше время такая же диковинка, как и сносный композитор.