Ванченко нарисовал символическую пальму, а поверх нее – окошко с решеткой.

– 

Так говоришь, настоящего лагеря не осталось? – Александров откинулся в кресле, наклонив голову, слегка набычившись.

– 

Нет, не осталось. Вот эту, – Ванченко опять взялся за рисунок, – шестую зону разрушили, она ветхая была. – Он перечеркнул цифру шесть. – А в седьмой и в пятой все занято рецидивистами, убийцами и насильниками. В одной мужчины, в другой – женщины. Похищение людей, пытки, мошенничество, вымогательство. Жуткие персонажи. –

Для убедительности поставил буквы М и Ж в соответствующих углах треугольника и подвел черту.

Александров взял рисунок в руки, повертел так и сяк.

– Больница – место сакральное, потому что отсюда последние вышли. И Федотов предлагает тут сделать музей политических заключенных СССР. Я правильно понял?

– Правильно.

– Я бы посетил такое место. Можешь устроить? Я, видишь ли, когда по распределению на Вишере работал, повидал много мест заключения разных эпох. Там дядя Петра Первого сидел в яме триста лет назад. Кстати, тоже за политику. Якобы на престол Бориса Годунова претендовал. Ты не поверишь, просто в яме сидел целую зиму! И тоже что-то вроде музея потом сделали. Кандалы его в церкви хранятся, яма … не понимаю, как яму сохранить удалось за столько лет. Видимо, благодаря паломничеству. Ошибся, не триста, а почти четыреста лет той яме. С 1601 года. Вот как!

Ванченко ямой не заинтересовался, хотя выслушал терпеливо. Гнул свою линию:

– Придется съездить, если возьмемся делать там музей. Увидишь своими глазами.

– Ох, музеев в последнее время развелось немерено, особенно музеев крестьянского быта. Повернулся народ к исконному от разочарования в настоящем. Сам-то бывал там?

– Ну, ты спрашиваешь! Серия статей по линии «Мемориала» вышла. Не из пальца же…

– Видишь ли, музеефикация объектов исторического наследия – это не такое простое дело, не очевидное. Это отдельная профессия. А музей тюрьмы – это вообще особая специфика. Где ж такое?.. В нашей стране такого опыта нет. Если учитывать целевую аудиторию… Для кого музей? Я думаю, интерес репортеров-то со временем угаснет.

– Музей тюрьмы при тюрьме – это очень необычно, – Ванченко, сильно разочарованный отсутствием энтузиазма у Александрова, искал аргументы. – Возможность локализовать историю! Там ведь рядом, за забором, на самом деле содержали диссидентов. Тот же Буковский, знаешь о нем, он там отбывал! Пока не поменяли на Луиса Корвалана. Достойная история, она одна тянет на музей.

– А давай поедем посмотрим. И возьмем c cобой еще одного товарища, то есть гражданина, или как теперь принято говорить, господина… Даже не знаю, как назвать его. Коллегой, наверное.

– Тогда давай свои паспортные данные. И «коллеги» тоже. Будем заказывать пропуск.

– С коллегой на днях пересекусь, – Александров встал, достал из кармана пиджака, повешенного на спинку кресла, паспорт. Пролистал, положил его перед Ванченко. – Пиши. А насчет того позвони через пару дней, если я сам не позвоню. Тебя в редакции застать проблема.

– Скоро домашний поставлю. Очередь вот-вот подойдет, будем созваниваться в любое время суток.

– Скоро?

– Обещали в этом году, – Ванченко вздохнул. – Мать еще жива была, встала на очередь сразу, как квартиру дали. Я в пятом классе учился. Не дождалась. Теперь уже точно обещают к концу года.

Ванченко покинул кабинет декана так же стремительно, как и появился. Александров подошел к окну и долго сквозь свое отражение смотрел вслед длинноногому сутуловатому человеку, который – он еще не знал, и предположить не мог – круто развернет его жизнь. Музей. Почему бы нет? Собственное отражение Александрова двоилось в зимних рамах, тщательно заклеенных разрезанными на полоски листочками студенческих рефератов.