Итак, вниманию психиатров: определить категорию семеедства как психическое расстройство и лечить. Потому что нельзя допускать, чтобы народ в самый яркий момент своего самоопределения тупел от семечек, как прежде от водки.
С точки зрения хозяйственной торговлю семечками нужно запретить как предметом роскоши, ибо необходимости грызть их ни в одном организме, кроме попугайного, не наблюдалось. Подсолнухи должны идти на выработку масла.
Если же семееды моей резолюцией не довольны, пусть пришлют ко мне своих делегатов.
Жду.
Немножко о Ленине
Большевики растерялись.
Они никак не ожидали того, что случилось.
Не ожидали наступления.
Но это не беда, и отчаиваться им нечего. Ведь это вполне соответствует психологии большевизма: большевики никогда не чувствовали и не предчувствовали поворотов истории и были лишены всякой политической интуиции до степени редкой и поразительной.
Почти ни одно крупное рабочее движение не было уловлено ими своевременно. Лучшее, что они могли делать, – это примазываться к делу post factum, что ими же самими было определено в 1905 году талантливым термином «хвостизм».
Им было очень досадно и совестно, когда они проморгали гапоновское движение. Но тогда весь их политический темперамент уходил на борьбу с меньшевиками. И радость их по поводу состоявшегося провала и ареста меньшевистской группы была чиста и искренна.
– Ничего, пусть посидят в тюрьме, книжки почитают, поучатся.
О Гапоне узнали только 9-го января, когда расстреливали рабочих у Зимнего дворца.
– Гапон? Кто такой Гапон? Почему рабочие пошли за ним? Энгельс сказал, что вооружённая борьба на улицах современного города невозможна.
Однако решили послать кое-каких агитаторов.
– Хвостизм!
Послали двух мальчиков, а сами принялись за дело: ругать меньшевиков.
Настали красные дни первой русской революции. Перекинулось кровавое пламя по городам и сёлам, загудели набаты, загрохотали ружья.
По принципам хвостизма стали выписывать Ленина.
Волновалась молодёжь. Ожидала тревожно.
– Сам Ленин! Сам приедет! Ах, дожить бы только! Ах, взглянуть бы только!
– Приехал.
Поднял воротник, спрятал нос, пришёл на собрание.
Вот он какой!
Рост средний, цвет серый, весь обыкновенный. Только лоб нехороший: очень выпуклый, упрямый, тяжёлый, не вдохновенный, не ищущий, не творческий – «набитый» лоб.
Стали ждать, что скажет. Ну, и сказал.
Сказал:
– Энгельс говорит, что вооружённая борьба на улицах современного города невозможна.
Сказал. Сказал в то время, когда по всей России нёсся огненный смерч революции!
Ничего не чувствовал, ничего не предчувствовал. Знал только то, чем был набит, – историю социализма.
Так и пошло.
Искренний и честный проповедник великой религии социализма. Но – увы! – на этого апостола не сошёл огненный язык Духа Святого, нет у него вдохновения, нет взлёта, и нет огня.
Набит туго весь, как кожаный мяч для футбола, скрипит и трещит по швам, но взлететь может только от удара ногой.
Этим отсутствием чуткости можно объяснить благоденствие и мирное житие провокаторов рука об руку с честнейшими работниками – большевиками.
Этим можно объяснить и бестактность «запломбированного вагона».
Энгельс не мог предвидеть этой пломбы и не мог дать своей директивы.
Что касается провокаторов, то ведь мало слышать их, потому что слова и дела их всегда соответствуют и даже превосходят самые яркие лозунги «обрабатываемой» ими партии, – надо чувствовать, как они говорят и делают. Для людей, лишённых этой чуткости, всегда будут происходить события, которых они никак не ожидали.
Разве не дискредетировано теперь слово «большевик» навсегда и бесповоротно?