Наверное, есть вещи, которых стоит ждать и желать долго, чтобы почувствовать до конца их волшебство. Да, я никогда этого не делал, да я вообще мало что делал, но если в прошлом мне приходилось действовать рассудочно, или подчиняться желаниям других, о чём я не хочу больше помнить, то теперь моё тело само всё знало и вело меня…

…Платон сказал мне как-то вскоре после знакомства с Марком:

– Тебе не кажется, что он… любит тебя как-то… как-то слишком?

– Слишком?

– Слишком сильно.

– А так бывает? – засмеялась я.

– Танюшка, я не шучу, такая страсть может граничить с одержимостью.

– Вовсе он не одержимый, не выдумывай, – мне хотелось защитить Марка немного, всего объяснить я не могу, но хотя бы попытаюсь. – И никакой страсти, мы… ну в общем, даже не спим вместе. Мы друзья.

– Это напрасно. Надо спать, даже если не хочешь, иначе он… и правда свихнётся на тебе, – серьёзно сказал Платон. – А не хотела его, зачем замуж шла? Ох… чудишь ты, Татьяна…

Однако Платон был сам достаточно сведущ, да и круг его общения настолько обширен и только увеличивался, что до него через некоторое время дошли россказни о Марке. Он сказал об это мне, глядя внимательно, хотел понять, видимо, знаю я или нет.

– Господи, Плато-он, – протянула я.

– Нет, я понимаю, ты из самых правильных меркантильных побуждений вышла за него и не прогадала, конечно, но… Чего он влюбился-то тогда? – Платону было так странно это всё и не укладывалось в его схемы, в которых он жил и смотрел на мир, и которые, кстати, он не применял к самому себе, как и все люди: для всех одно, а «я же – особенный человек».

– Ну я тоже его люблю. И даже очень.

– Ой, да ладно, заливать-то! – скривился Платон. – Он для тебя… как котик со сломанной лапкой. Причём здесь любовь?

– Как это причём? При всем том же.

Платон посмотрел на меня, качая головой.

– Это не игра. Лучше порви с ним сейчас.

– Я… не могу. Марк мне тоже нужен, как и я ему… – ну что рассказывать ему про эту дурость с Боги и Вальдауфом, чтобы он цокал языком и смотрел проницательно, потому что знает немного больше обо мне, чем другие? Чтобы пенял, как я неправильно веду себя? Ну а как правильно, Платон?! Как ты? Ты сам знаешь, что всё сделал неправильно с собой…

Этот разговор был почти четыре года назад, и вот сегодня я вспомнила его, потому что Марк и, правда, слишком уж любил меня, особенно, если учесть, что во мне нет ответной страсти и желания, его чувства сразу обременили меня, и добро бы в истинном смысле, а так получалось, я будто снисхожу… И почему я ввязалась когда-то в эту его аферу с женитьбой? И почему поверила, что он не станет испытывать ко мне обычных чувств? Но ведь тогда так и было. Даже на свадьбе ещё так и было… И после все пять лет мы жили так счастливо, как мало кто, думаю, живёт, в полном согласии и взаимопонимании. Поэтому я и привела сюда Володю, не сомневаясь ни мига в том, что Марка это никак не заденет. Как я сглупила, всё забыла в своём спокойном благословенном существовании… Ох, какое наказание…

Но теперь мне хотелось сказать ему: «Нет во мне никакого сокровища, я такая же, как и все», но откуда ему знать, какие все… Вот такая ответственность легла на меня…

Он был очень нежен, даже неожиданно, или напротив, ожидаемо, он вообще нежен со мной, и кончил с громкими стонами, почти крича, и едва ли не со слезами, это оказалось так трогательно и возбуждающе, что и меня вытолкнуло будто куда-то в небо, ослепляя и оглушая горячими волнами нежности к нему. И, едва он смог открыть глаза, задыхаясь и с клокочущим сердцем, которое ещё било меня в грудь тоже, будто расталкивая моё, пытаясь разбудить, заставить биться, не понимая, что оно холодно, оно мертво, спросил: