– Что случилось, Таня?.. ты… из-за того, что я не пришёл тогда? Что… понимаешь, я домой поехал, Рите всё сказать, а она… сказала, что беременна. Я… мне так тошно стало… вроде радость, а… словом, напились мы с Серёгой, как…

– Ты… алкоголик?

– А?.. да… не без этого…

– А я не пью, – почему-то сказала Таня. – Пошли?

Куда «пошли» и зачем, мне было всё равно, пусть бы она отвела меня хоть до Москва-реки и с берега бросила, что в Мавзолей, Ленина изображать, не зря я его тёзка теперь. Но нет, мы прошли пару домов, и она показала на арку, ведущую во двор.

– Вот там наш дом, в глубине – сказала она, но мы пошли дальше, скоро зашли в соседнюю арку, не доходя до театра, и пошли дворами куда-то.

– Ты… счастлива с ним? – спросил я.

– Да, – сказала Таня.

Я остановился.

– Почему?.. ты… поэтому не хочешь… быть со мной, даже со мной говорить? Даже смотреть на меня! Таня… да остановись!

– Остановиться? Зачем, Володя? – она взглянула на меня, глаза тёмные, ни тебе проблеска синего неба, осенняя тёмная вода, а вокруг-то май, Таня! Таня… – Почему ты ушёл из дома? От жены, от ребёнка? Почему ты так сделал? Тебе непременно нужно вернуться.

– Я не могу этого сделать.

– Ты не можешь этого не сделать, там твоя семья. И они не виноваты, что ты… особенный человек, которому мало просто хорошего. Мы… «мы в ответе за тех, кого приручили».

– Ты Лиргамира приручила?

Таня отвернулась, качнув головой.

– Нет, это… другое.

Мы сели на какой-то троллейбус.

– Куда мы едем? – спросил я, опомнившись.

– Покажу тебе кое-что. Потому что ты… как будто мы все ещё в девятом классе – вздохнула Таня, оплачивая проезд за меня и за себя.

– А для меня ничего не изменилось.

– А для меня изменилось.

– А мне казалось, что… четыре дня назад ты…

– Четыре дня назад мы оба были в ослеплении… И… я не знала, что ты станешь отцом вот-вот. Ты… сам знал?

– Не знал. Но… это ничего не изменило бы. И не изменило…

– Это меняет очень многое.

Я опустил руки. Мы сидели рядом в полупустом троллейбусе, подрагивая и покачиваясь от его движения.

– Я не отказываюсь от отцовства, только… я не хочу жить во лжи, притворяться, чтобы мой ребёнок вырос и понял, что мать и отец друг друга ненавидят.

– Зачем же ты женился, обещал?

– Рита тоже обещала… но не исполнила. Вернее. Исполняла, пока хотела, пока всё строилось так, как она вообразила себе… а… это всё ложь, Танюша… А я не хотел лгать. И не стану.

Она взглянула на меня коротко, и что-то промелькнуло в её взгляде, как лучик.

Мы вышли из троллейбуса и опять какими-то дворами прошли на маленькую улицу, остановились перед старинным двухэтажным домом. Таня открыла дверь, и мы оказались в тёмной передней уже пахнущей красками и скипидаром.

– Что это? Мастерская?

– Да.

– Твоя?

– Нет, – Таня покачала головой.

Мы вошли, обширное помещение, два этажа вместе, окна сплошь занимают стену с одной стороны, слева от входа – антресоль, там я увидел кровать, книжные полки, полки внизу и с книгами, и с какими-то коробочками, баночками, тюбиками, кистями, чуть за углом внизу подобие кухни. Но главное, здесь по всему помещению множество полотен, законченных и не совсем, мольберт один очень большой, и пара поменьше, на всех этих полотнах Таня… столько её, я не знаю, только в моих снах её больше.

– Чья это мастерская?

– Это неважно… известного художника.

– Ты его любишь?

Таня легко пожала плечиком.

– Нельзя спать с человеком и не любить его.

Я посмотрел на неё, могла бы и не говорить, это и так ясно.

– Идём? – сказала Таня.

Мы вышли и спустились уже другой дорогой к метро, и тут Таня заплатила за меня, вернее дала мне свой единый, а сама подошла к кассе и купила мне там билет, войдя, отдала его мне, это тоже был единый проездной.