– Ты у врача-то была? На учёт встала? Когда кровь сдавала? Что молчишь-то, Тань? Это не шутка, наблюдаться надо.

– На учёт? – Таня посмотрела на меня, откинув голову на спинку дивана. – Меня что, в Детской комнате милиции поставят на учёт?

– Ну, Тань! Что ты ерунду-то говоришь! В консультацию надо, к акушерам. Чтобы наблюдали, всё ли хорошо с тобой и ребёнком. УЗИ там и прочее. Ну ты ладно, дикая ещё, а мама твоя должна же знать.

– Мама… ну да. Да. Она говорила, что надо. Но она, по-моему, боится, что если я вот так на учёт и всё прочее, то всё станет реальностью, а так, вроде пока… ничего и нет…

Я вздохнул, собирая разбросанное бельё с пола, с кухни потянулся запах рыбного супа.

– Ох! Суп-то… Лётчик, закипел, небось! – Таня колыхнулась было встать, но я опередил её.

– Сидит уж, я выключу…

Через несколько минут мы всё же ели перегретый и оттого ставший мутным суп. А ещё через час Тане стало плохо, её неожиданно затошнило и вырвало, едва добежала до ванной. И там же и упала. Я подскочил, но она была в обмороке. Похлопал по щекам, она медленно очнулась и будто нехотя открыла глаза и посмотрела на меня сквозь ресницы, подняв брови:

– Ва-алера… Валерочка-ах… Живот… болит… Валера… Валера… – она опять закатила глаза, содрогаясь снова в рвотных позывах и её снова вырвало, уже на пол.

– Сейчас-сейчас, – заторопился я, холодея. – Щас, Танюша… ты потерпи! Я в «скорую» позвоню…Ты только…

…Это последние слова, что я запомнила перед тем, как провалилась в какую-то душную темноту. А потом очнулась уже на какой-то жёсткой и холодной поверхности, было уже не так больно, но голова кружилась очень сильно.

– Очнулась? Хорошо… Ты не проваливайся, держись, – сказал чей-то голос, постепенно из мути проступило незнакомое, но приятное лицо. – Муж волновался, со «скорой» приехал, сидит там теперь в приёмном. Так что ты, давай, держись ради него. И ради ребёнка.

Муж? Испугалась я, подумав о Марате, но сразу поняла, что фельдшерица имела в виду Валеру, и мне сразу стало спокойнее. Вообще стало хорошо, не буду им говорить, что он не муж.

– Документов, правда, твоих со страху не нашёл. Олейник ты, правильно? Татьяна Андреевна?

Я кивнула.

– Полежи немного. Щас доктор осмотрит, на УЗИ потом поедем…

Доктор пришла скоро, пока я ждала, разглядывала больничный потолок в переплетении труб. Пришла доктор, небольшого ростика, строгая сосредоточенная, но с тёплыми маленькими руками, осмотрела небольно.

– Ну не знаю, Наташ… – сказала она медсестре. – Раскрытия, вроде нет, тонус, конечно… Ладно, повезли на УЗИ, посмотрим, что… Тогда яснее будет, что делаем, живой плод или нет.

Мне стало так страшно от этого деловитого разговора, я замерла, заставляя себя не думать ни о слабости, ни о боли, которая и правда сильно уменьшилась. А на УЗИ водили по животу, который сразу стал казаться таким большим, каким, вроде и не был дома, водили холодным и твёрдым датчиком, от которого опять стало больнее.

– Плод живой, мальчик… Так двадцать две-двадцать три недели… Так всё в норме, отслойки нет. Измерять сейчас не будем, после, планово пройдёт. Кровь взяли? Бледная больно, анемия, небось…

Меня отвезли куда-то, в интенсивную, наверное, потому что рядом что-то пикало, и кровати были необычные с решётками по бокам, хотя я заметила это только к утру. Мне наладили капельницу, и вскоре непреодолимо потянуло в сон, всё стало так спокойно и хорошо…

…Я сидел в коридоре в приёмном, ожидая, что мне скажет сердобольная фельдшерица, что прониклась к нам с Таней симпатией, считая юными супругами, я никого разубеждать не стал, какая сейчас разница… Вот будет с Таней всё нормально, скажем, что мы только друзья.