буду цвести.
***
Как Цветаева в крике
тишины искала.
Как Ахматова в тишине
крика.
***
Беру чужое,
своим возвращая.
Прощают.
Булгаков. Дни
Пришла бумажка.
Третий призыв,
третьей власти.
Бегут какие-то,
кричат:
–Новая власть!
–Держи! Держи!
–Кого?
Оглянулся. Меня.
Бегу.
Домой.
В сад.
Тишина.
Наши. Ихние.
Вообще – вздор.
Бег Турбина
Бежал Турбин, бежали улицы,
стирало ветром пыль с лица.
И пол поехал под ногами влево
и небо в ядовитых клочьях вправо.
И, рыжая, смеялась Лена,
и, чёрная, стонала рана.
И на часах свисали усики
житомирского Лариосика.
И снова открывалась рана.
Конец. Нирвана.
***
День отравлен колючим ветром,
застреленным в грязном подъезде Вертером,
недочитанным Шопенгауэром,
привкусом щёлочи в слове «Тауэр»,
голосами в Моцартовой мелодии траура,
заплёванным местной электрички тамбуром,
резкой темой в поэтах улицы и бури.
Выдавливаешь из Чехова:
жизнь – радостная дура.
***
Вычитал нечаянно:
Горький – горько,
Чехов – печально,
Акутагава – отчаянно.
***
Спокойный Гёте,
нервный Шопенгауэр
и озабоченный Бердяев
не загоняли пулю в маузер
и не стреляли в негодяев.
Плевались словом.
***
И пишет шишки на соснах Шишкин,
пишет медведей Медведев.
И Бодлер закрывает на мир глаза
и пишет женщину, которую в мире никто не писал.
***
Вот ещё окно.
Цветаева пишет?
Самойлов курит?
***
В зеркале ангела не увидишь,
говорят, но на себя родного
утром, как после болтанки Ноя
(не брившись, не стригшись),
закартавишь на идиш,
залаешь языком Шекспира,
зафыркаешь Бодлером,
наплюёшь по-русски,
наплачешь по-украински.
И чтобы увидеть небо
широко открытыми глазами
и близко, вытрешь плевки,
поправишь скулы,
отгладишь язык,
возьмёшь бритву
и начнёшь бриться.
***
Там били женщину кнутом,
училку молодую.
Она была женой поэта
и путала Гомера с Фетом.
***
Оглядываюсь:
где Северянин?
А он в весеннем саду.
***
Улыбка Батюшкова, дурман
в остатке лета,
он лижет мятную конфекту,
он шепчет Пушкину, поэту:
–Не дай мне бог, сойти с ума…
***
Зима в руках, в глазах, в носу,
качает ветки на весу,
оркестры сдохли, только медь
воронья, мокрая на треть,
под голубыми небесами
снегурка, лошади и сани,
всё та же мать грозит в окно,
а мальчик замужем давно,
и кажется, тому он рад,
зима, деревня, Александр.
***
Данте писал комедию.
Шестидесятники писали
о шестидесятых.
***
Снег идёт, как грузовик с откоса,
как пишет Пушкин –
стремительно просто.
И падает дождь безмерно и даром,
как пишет Марина –
перпендикулярно.
Позднее замечание
Когда б вы знали, как у Сологуба
беру стихи, не ведая стыда,
как повторяли этот мусор губы,
и Муза мне шептала: «Не беда,
у Фёдора таких полно в запасе,
на Фета штрассе…»
В доме Ф.Сологуба
Здесь небо моё, моя лютня,
свеча, под которой всё видно,
зачем же на улицу к людям
из тёмного дома я выйду?
Здесь старые книги и вздохи
и платья шептаний много,
и пепла последнего крохи
последнего быта земного.
Кубок Северянина
Белое в бокале
Жизнь поддержите бокалом белого за ужином,
прошвырнитесь на метро, пенсионер, оно на шару Вам,
Ведите девушку за бёдра в мире перегруженном,
ах, да! перечитайте на ночь Жарикова.
Футуроскандализм
В ночном кафе играют Фета,
кордебалета им мало словно.
С чьего стола стащить сигарету?
Кому бы бросить на стол слово?
Эгофурор
Королева и столяр в кровати,
ох, не надо, ой, не затевайте…
Столяриха билась, как форель,
и кричала: «Где электродрель?!»
Рондола
Я хочу в неё по пояс, весь
запоэтиться и петь песнь.
И нырнул, но в лилии был лепет –
это пел уже о небе там лебедь.
Эгофутур
Собрались в кучу кони, дни, подростки,
трещит от напрягона стадион.
Вы ждёте, что поэт пророк он,
и я вам ссу в глаза с моих подмостков.
Футур бессмертный
Вы думали, что пропаду, облезу,
но от Державина до Жарикова в ряд
все, как живые, с вами говорят,