Нам дали приказ забрать вещи и спуститься вниз. Мы собрали свои немногочисленные принадлежности, запихнув одеяла в рюкзаки. Целые вереницы людей выходили из домов, а охранники, держа под прицелом людей, направляли их и считали, когда они поднимались в машины. В каждой машине умещалось тридцать человек и один охранник.

Мы ехали в страшной тесноте; очевидно, нас перевозили, как скот. Мы проезжали населенные пункты, города и деревни Западной и Восточной Пруссии, которая совсем недавно процветала. Сейчас эта местность напоминала огромную мусорную свалку. Особенно пострадали города покрупнее. Нас провезли через Морунген, известнейший город Восточной Пруссии, потому что здесь родился философ Иоганн Готфрид фон Гердер. На закате мы проехали Либштадт и Гутштадт. Потом наступившая ночь скрыла все под своим покровом, и только тусклый лунный свет немного освещал дорогу. Тишина, заполнявшая пространство, была похожа на смерть. Упорная борьба между русскими и 4-й армией сровняла города с землей. Только несколько огней виднелись вдалеке, а эти большие торговые центры теперь не существовали. Невозможно передать словами, каково было созерцать обездоленную и растоптанную родину.

Поездка казалась бесконечной. Дрожа от холода, я пытался согреться, укутавшись в пальто. Оно являлось слабой защитой от холода. Мы уезжали все дальше и дальше и к полуночи въехали в другой город, незнакомый мне. В свете фар грузовика мы увидели большой дом из красного кирпича с большими воротами. Нам приказали вылезать. Очевидно, подошел конец нашему путешествию. Выпрыгнув из машин, мы пытались размять руки и ноги, которые стали деревянными за четырнадцать часов. Прошла целая вечность, прежде чем мы добрались до Инстербурга.

После того как все вылезли из грузовиков, нас построили в колонну и повели в тюрьму Инстербурга. Поднявшись по ступеням, мы оказались в зале суда. Но вместо судей перед нами стояли двенадцать советских офицеров. Офицер зачитывал наши имена, называя персональный номер каждого. Когда назвали мое имя, я сделал шаг вперед. Нас увели в другое помещение.

Ужасное зловоние наполнило его, потому что многие пленники справили естественную нужду своего организма, воспользовавшись возможностью, впервые появившейся у них за четырнадцать часов. Я боялся, что русские отреагируют на это гневно, но они, казалось, не обратили на это внимания. Они смотрели на нас как на рабов или как на животных. Никто из нас не знал, что будет впереди.

В глубине души я надеялся, что меня могут отправить обратно домой. Но, видя, что ни для кого не делается исключений, я понял, что и мне не будет поблажек. А это значило, что шестнадцатилетний подросток будет выполнять точно такой же объем работы, что и взрослый человек. Вместе с другими людьми меня загнали в и без того уже переполненную комнату, и с удовлетворенным лицом охранник захлопнул за нами дверь.

Из-за двухсот или трехсот человек, оказавшихся в столь маленьком пространстве, очень скоро стало совсем нечем дышать. Возле двери располагался так называемый туалет. Зловоние висело в воздухе. Кроме того, было нестерпимо жарко. Я разделся, оставшись в одних плавках, но это мне не помогло. Несколько пленных солдат, сидевших у окна, попытались открыть его, но оно оказалось наглухо забито. Охранники, услышав какой-то шум, сделали несколько предупредительных выстрелов в воздух.

Я попробовал найти место, чтобы присесть, но это оказалось невозможным. Едва хватало места, чтобы стоять. Когда мои глаза привыкли к темноте комнаты, я огляделся. Лишь отраженный снегом из окна свет позволял различать очертания многих людей, находившихся здесь.