А Михаила Васильевича мне жаль… Он с первого дня взял меня в напарники, чтобы самому держать меня на контроле и показать мне, «сколь не сладка служба». Но тех «православных строгостей» не выдержал первым, и я покрывал все его безобразия, часто в ночные смены дежуря за него. Он давно ко мне переменился – «оценил». Кто ещё будет с таким интересом выслушивать его бесконечные рассказы о военной юности? Которая, кстати, у него необыкновенна.

Лизанька научилась произносить звук «ш», но, подменяя свои прежние «х», иногда пересаливает и говорит невозмутимо «поешали» вместо «поехали». Ведёт такие складные речи, что не наслушаюсь. Беседуем обычно в походе на молочную кухню – когда идём без санок. И за разговорами она обычно забывает пожаловаться «я устала» и попроситься «на ручки». Звук «ж» выговаривает не всегда, но зато так сочно, что жужжание затмевает собою всё слово. Пару дней назад, проснувшись и расшалясь, вдруг выговорила давно заколдованный звук «т» («д»):

– Мама, гай вогы! Мама, попить!.. Мама, вогы! вогы!.. ды… ды… Воды! дай воды!

Мы сбежались:

– Лизанька, повтори!.. Скажи «тень»!

И она, играясь, чётко произносила слово за словом. Но через полчаса всё вернулось «на круги своя».

На прогулке любит беседовать с «медведем». Просит:

– Спроси меня чиво-нибудь!

– Лизанька, – говорю я медвежьим голосом, – маленькая девочка! Скажи мне, что это такое?

Она ударяет прутиком по решётке ограды и говорит с удовольствием:

– Эко детский сад!

– А вон то большое здание?

– Эко школа.

– А что там делают?

– Кам учатся.

– Кто?

– Дети.

– Какие дети? Большие или маленькие?

– Ну, побольхэ…

– А ты куда ходишь?

– Я никуга не хожу, я – гома…

– А почему?

– Пакамухко у меня маминька домахняя…

Разговор у нас бесконечный. Затрудняясь с ответом, она беспечно пожимает плечами: «Не знаю». Тогда я подсказываю (как «реплика в сторону»):

– Спроси у отесиньки.

– Спроси у отесиньки, – с готовностью повторяет маленькая девочка, как бы обращаясь к медведю, которого я же играю – и я каждый раз удивляюсь, как всерьёз и как спокойно она принимает моё раздвоение на две роли.

– … А ещё на чём можно кататься?

– На лошадке.

– Прямо на лошадке?

– Не-е… – смеётся. – На келеге (телеге).

И спохватывается:

– Если есть сегло (седло), мохно прик’епить и – поскакать!

– А кто быстрее?

– Машинка быск’ее.

– Почему?

– Пакамухко у неё еськ мокор (мотор), а у нас неку.

– А по небу тоже можно ездить?

Смеётся:

– По небу лекаюк (летают)!

– Да? – поражается медведь. – А как летают? На чём?

– На верколёках, на самолёках…

– Как же они летают?

– Ну, – она растопыривает ручки, – самолёк на крылыхках. По земле на коёсиках разбехытся и – полетел! А у верколёка неку крылыхэк, он на мокоре лекаек (летает)…

– А нам можно полететь?

– Конехно, мохно. Если нам нага, ко они спустятся и возьмут нас…

Иванушка уже сидит уверенно, как грибок (хотя мы всё равно обкладываем его подушками – он разбрасывает игрушки, а потом тянется за ними и неизбежно кувыркается). По дивану он катается колобком, только сопит. Говорит уже: «Т-тя!»

Были у нас в гостях о. Иоанн и Анастасия Антоновна (матушка была очаровательна – в необыкновенно элегантном платье).

Меня подняла Олечка – сонным голосом, не открывая глаз:

– Володюшка, посмотри: что-то Иванушка ворочается… Обмочился, наверное… Встань, пожалуйста, ты вчера рано уснул…

Верно. Вчера, вопреки своему обыкновению, я уснул, укладывая Лизаньку, вместе с маленькой девочкой. И Оля достирывала за меня Ивашины ползунки.

Купили вчера кресло-кровать для Лизаньки и стол на кухню (170 рублей).

Миша прислал перевод на 30 рублей – приглашает в гости («А это вам на билеты!»).