Тут я вспоминала убийственную иронию тётушкиного мужа, офицера. Он комментировал беспристрастно: «Придёшь после службы поужинать в ресторан, а там сидят накрашенные девицы в вечерних платьях – закажут себе капусту квашеную и весь вечер сидят, оглядывая зал. Ясно как божий день, кого они там искали. Не ради же капусты приходили»!

– Однажды папа принёс мне в день рождения бусы. Это случилось в Комсомольске. Город большой, магазины там ломились от красивых вещей.

– Вот эти бусы? – кидалась я тут же к тумбочке и мигом доставала заветную, потёртую от времени, но эффектную коробочку в форме пенала.

– Да, Таня!

Я вглядывалась в эти бусы с созерцательным наслаждением. Каждый шарик алел в «сто сорок солнц» жаркого заката, описанного поэтом в известных стихах. И каждый искрился в своей прозрачности.

Бусинки были некрупными, нанизанными на длинную крепкую тёмно-бордовую нить, и безопасность всей цепи великолепно, прочно обеспечивали очень крупные узлы между ними. До чего же мастерская работа, создавшая бусы на века! А по длине цепь была двойной, и почти до пояса маме. Такая бесконечность пламенеющих бус позволяла множество вариантов. Можно было превратить эти бусы в огнедышащее колье, многоярусное – на шее, или сделать искрящийся алый тройной круг на груди. Мама любила завязывать их узелком, из которого выстраивалась ниже петелька. Бусины переливались жаром, лучились и создавали праздничное настроение волнующим потоком в пульсации огня и света – сквозь чудоцвет. Ещё они завораживающе звучали. Если я перекладывала их из одной руки в другую, возникал дивный эффект, эфемерно летучий, но такой благостный, что хотелось длить и длить его как «льющийся шелест». Находясь одна дома, я много времени проводила с ними. Бусы навсегда связались с маминым платьем из тафты – цвета неба… Может оттого, что она так сфотографировалась в «ДИНАМО», чем «увековечила» в моих глазах этот гармоничный романтический их союз. Папе, думаю, это сочетание очень понравилось бы.

В синем платье, шуршащем, как верхушки деревьев при слабом ветерке, в туфлях с замшевой сеточкой, с нитью огненных искр на груди… пройдёшь по мосту, сотканному светом любви в космосе, на своё эхо-свидание с отцом. Это станет завершением вашей истории, отпущенной в вечность, как всё истинное.

Платье из кашемира – вишнёво-бордовое, с плиссированной юбкой, с шалевым вышитым воротником. Вышивать мама не умела, но вышивку, тёмно-розовую – на полоске ткани, купила на рынке. И догадалась выложить её на воротник нового платья: один – в один. Я радуюсь, что именно в этом наряде она сфотографировалась со мной, когда мне было три года. Иначе было бы не на что опереться памяти и глазам в представлении о ней в том времени, потому что платье это она перекроила в своё время для меня на школьное, чем, кстати, меня осчастливила при переходе в новую школу. Я была покорена и тканью, и насыщенным цветом, поэтому чувствовала себя в нём облагорожено. Значит, не страшны и трудности с деньгами: всё – к лучшему?!

Есть три ключевых эпизода в моей жизни, возвращающих меня к эталонному гардеробу мамы. Каждый из них перекликается с образом того или иного её платья и с ситуацией «маминой мастерской» в целом как особого мира, который, расцветая, отвлекал обеих от унылой серости обстановки.

Когда мы жили в Ромненской глубинке, Юра для меня в буквальном смысле караулил в киоске на площади журнал «Модели сезона», потому что поступал он в продажу в одном экземпляре, и если удавалось первым его увидеть, то приносил его мне как трофей. Для меня это был трогательный знак внимания: ведь стоил журнал дорого для того времени. И я, принимая его как парад заманчивых фасонов, соблазняющих на решение о новом платье, сразу же вопросом предупреждала дарящего: