– Когда наконец Беркутов убедился, что я выбрала Виталия, он выбрал Веру. И всё чаще мы стали ходить узким кругом, повинуясь обстоятельствам. Так сложилось: они вместе приходили, а мы были их девушками.

– И вдруг происходит одно неожиданное для меня событие. Вера позвала на день рождения Николая, да не одного, а с Виталием. Без меня. Зачем она это сделала, мне гадать долго не пришлось. С этого дня рождения Виталий ушёл на свидание со мной. Он был в плохом настроении. Спросил, как только увидел: «Лида, почему тебя Черновы так не любят?». Взял да всё рассказал, как было. Наверно, от растерянности перед услышанным за праздничным столом. Оказалось, что о чём-то другом и не было желания говорить Черновым с гостем своим – только обо мне, о нашей семье. Высмеивали всех нас за нищету, меня – за песни под гитару, мать – за прозвище «Прокурор», которое получила потому, что «во все дела лезет, всюду нос суёт».

– И что же – тебе было смешно? – преодолевая ужас и горечь, спрашивала его вконец униженная этим рассказом Лида.

– Нет, конечно. У меня – старенькая безграмотная мама, отец умирал под бомбами, выживали так, что страшно вспомнить. Мне было не смешно, а то, что они высмеивали, очень даже знакомо по пережитому в войну. Скорее – наоборот: показалось, что надо мной смеются, над моей жизнью… Война выкосила все наши богатства, кто какие имел. Я, глядя на них, подумал даже: война мимо них прошла, что ли?! А вот то, что твои песни их задевают, меня насторожило. Завидуют?! Называли тебя в один голос выскочкой, зазнайкой. Потешались: дескать, певица! В общем, захотелось сбежать от таких застольных разговоров. Похоже, ты у них, как кость в горле.

– Так почему же ты мне всё это высказываешь, словно обвиняешь? Что они за судьи мне?

– Так в том-то и дело, что не судьи, и себя в это время со стороны не видели. Смеялись…

– Так и что теперь? Ты подумай, что это за люди, если позвали на день рождения, а затеяли разговоры о нашей семье?!

– Ты не представляешь, как мне это неприятно. Особенно потому, что ты мне нравишься. Я оскорблён таким оборотом дела.

– Значит, хотели тебе глаза открыть на меня?

Виталий молчал, глядя перед собой.

– А что же Беркутов?

– Так он громче всех и смеялся, и высказывался против тебя, и твою мать дурой выставлял.

От услышанного Лида просто застыла на месте.

– Он меня на танцах приглашал всегда. И ты уже знаешь, что я с ним никогда не танцевала.

– Вот это мне совсем непонятно.

– А мне ещё как понятно, – резко отреагировала Лида и пошла к дому.

– Но Виталий догнал меня, преградил путь и уже не отпустил в тот вечер…

– Мама, а почему ты не сказала отцу, что Беркутов тебе предложил выйти за него замуж?!

– Да ты что?! Я же боялась потерять его! Как бы он повёл себя? Я молила Бога, чтобы этого он никогда не узнал.

– Да, за себя ты никогда не боролась, не отстаивала себя. А всё этот унизительный страх, дорогая! Ты не верила, что ты достойна отца?

– Не верила. Не верю до сих пор.

– И долго в паре ходил отец с Беркутовым?

– Недолго. Он мне как-то сказал, что увидел, как Беркутов ударил солдата. Отец считал это недопустимой подлостью в армии. И они тогда же объяснились.

Мамина история ошеломила неправдоподобием на индийский манер – связью этих мест, даже дворов и домов, знакомых мне с первых лет, с отцом. Я так и не смогла освободиться от ощущения, будто хожу по его следам, встречаюсь с его тенью. На всём лежит печать его присутствия. Не пространственная нас разделяет черта – здесь-то всё сливается в единое наше существование, а временная: «до и после».

Беркутов знал моего отца и продолжает жить, как жил. Подумать только: и он – рядом! Я видела с самых первых лет лицо этого человека, обычно шагающего мимо нашего общего двора то к своему сараю, то на работу, то ещё по каким-то своим делам. Лицо на самом деле угрюмое, а чаще – злое. Он был темноволосым, некрасивым, действительно, слишком широкоплечим для своего низкого роста, и впечатление всем своим видом производил на меня неприятное. Тяжёлое. Он никогда не смотрел на меня, но я его почему-то боялась и с облегчением принимала его пренебрежение, отсутствие всякого любопытства ко мне. Потому что казалось: посмотрит он на меня – и раздавит. А ведь я совсем ничего не знала о нём. Известие о его роли в судьбе мамы, о том, что он знал отца, служил с ним, заставило перебрать в памяти моменты, что запомнились мне как непомерный груз для моих эмоций.