И последнее, что можно сделать в такой ситуации, это из своего непонимания вывести неудовлетворительное качество произведения: такой «вывод» изобличает человека вздорного и не в ладах с логикой, хрестоматийная ситуация Лисицы и Винограда.

В свете вышеизложенного уже просто нагло лезет в глаза следующий вывод – прям подпрыгивает, гримасничает и машет руками: вот он я, да вот же, ну чего ж вы такие тупые! Слышите? – Тайн не существует! То есть, тайны могут оставаться тайнами, пока не произнесены или не написаны где угодно, а хоть бы и на заборе, за которым складированы дрова. Как только вы открыли рот или занесли руку над листом бумаги – всё ваше досье до копейки сразу стало национальным достоянием. Потому что речь каждого так же неповторима, как папиллярные линии, но, в отличие от них, содержит ещё и полный «хромосомный набор» личности, составленный из нашего образа мыслей и поступков. Мы есть то, что мы говорим, и что на уме, то и на языке, как ни пытайся это спрятать за словами. Изображать из себя то, чем мы не являемся, можно только безмолвствуя, и если бы большую часть времени мы не были заняты собственными проблемами, то все бы про всех давно знали всё.

Но, кажется, за всем нагромождением этих смыслов, я чуть не выплеснула с водой и ребёнка, которого это всё и началось. Степь. Обманчивость. Невинность…

Однажды я проснулась и собралась было сварить себе, по обыкновению, кофе. Но едва спустила одну ногу из постели, как, что называется, «попёрло»: схватила блокнот и карандаш и, сидя в такой нелепой позе, записала почти без исправлений целое стихотворение, которое объяснить не могу до сих пор… Но чувствую именно так!

То же самое с этой обманчиво невинной степью. В силу профессиональной деформации (да-да-да, моя «адекватность» стремительно убывает в обратной пропорции к педагогическому стажу), физиологически не выношу заданных, но не отвеченных вопросов, и поэтому попытаюсь объяснить, что я имела в виду. Есть такое выражение – «пасторальный пейзаж». Или «буколический», эпитет на ваш вкус. Когда на него смотришь, то испытываешь умиротворение, какое, должно быть, знали только Адам с Евой в райских кущах до инцидента с запретным плодом.

«За Минводами светает,

Степь обманчиво невинна.

И пейзажу не хватает

Лишь попа или раввина.

Позади остались груди

Одиноких лакколитов.

Электричка землю крутит

Мимо хуторских калиток.

Камыши вихрами машут

Над колючею щетиной

Перепревших зимних пашен,

И луна висит полтиной

Над пригорком, за которым

Тихо солнце поспевает

Аппетитным, рыжекорым

Раскалённым караваем».

Так это и выглядело из окна моего поезда.

Словом, то, что мы с вами имеем, – прачечная мистерия масштабов от мелкой постирушки до большой стирки: каждый суёт в этот барабан всё, чем богат. И эта музыка будет вечной! Ибо есть, как минимум, четыре феномена, наблюдать над которыми глаз не устаёт никогда: бегущая вода, пламя свечи или костра, работающий человек и окошко включённой стиральной машины. Про прямой уголь я уже даже и не заикаюсь.

Я – классическая Фанера Над Парижем, моё основное занятие – пролетать!

Планомерно и последовательно я пролетаю над всем, чего страстно хочу: над Питером, в котором я хотела учиться после школы, и позднее – с упорством обречённой, устраивая себе туда командировки и стажировки (надо ли говорить, что ни одна не состоялась?); над Одессой, от которой даже раз была на расстоянии трёхчасовой поездки морем; над Пушкиногорьем, которое постепенно превращается теперь для меня в мифическое Средиземье с хоббитами, эльфами и гномами, пропорционально шансам туда попасть; над Шотландией и островами Северного моря, над белыми утёсами Дувра, над Чинкве-Терре и Кикладами, ну и, в конце концов, над Парижем, в котором стоило бы хоть умереть…