Я смог. Смог собрать всю свою ненависть, всю свою боль, все горе – и все страхи. И вместе они пересилили то подобие верности, которое давали мне узы крови. Я выпил Хозяина до дна – и оторвал ему голову голыми руками, хоть это и заняло несколько долгих и мучительных минут. Д’эссайн, заляпанный своей и чужой кровью, с лицом, похожим на маску, любовался этим и смеялся раскатистым смехом безумца. За это его позже назовут «красной смертью Рэддета». Как и за то, что он сделал с догнавшей его наконец гвардией Хозяина…

Когда подошли имперские войска, остатки бунтовщиков, лишенные командования, сдались. Все прямые участники бунта были казнены. Невинно обращенным поставили ментальные блоки и оставили в покое. Танцевать, пока не кончится мир. Им оставалось уже недолго…

Еще где-то полгода мы с Джерайном провели в городской черте – он расконсервировал лабораторию, меня назначили ответственным за восстановление городской инфраструктуры, то есть на меня повесили столько ответственности, сколько смогли, выделив минимально возможные полномочия. Если бы я не справился, то и заступничество д’эссайна мне бы не помогло – предателей в Империи не любили. Их вообще никто не любит.

Даже этот шанс доказать свою преданность мне дало лишь заступничество Джерайна. Иначе… дворянин, который не только не справился со своей задачей, но и начал действовать против императора, мог умолять лишь о повешении. Эта смерть долгая и несет позор для всего рода, но есть тысячи казней стократ хуже, предназначенных для тех, кто потерял свою честь. Топор не для предателей, даже если разум был подавлен чужой волей и предательство совершило лишь тело.

Свой шанс оправдаться я использовал сполна. Потому и не удивился, когда вскоре после отбытия д’эссайна в столицу (он упорно дожидался восстановления портала, отказываясь воспользоваться прочим транспортом) туда же вызвали и меня.

Я никогда не интересовался, чем на самом деле занимается Джерайн. Нет, конечно, в байки про научные исследования я верил, благо я видел и результаты его труда, и сам труд. Правда, не знаю, сложно ли крутить в пальцах несколько штуковин страшного вида так, чтобы из них сложилась одна штуковина непонятного назначения. Также не знаю, сложно ли потом проверять, как действует получившаяся штуковина на подручном и подопытном материале. И не вызывает ли она каких-либо побочных эффектов на том, кто ее применяет.

Помню, что в определенные моменты браслет светился, как маленькая звезда. Тогда Джерайн был чем-то очень недоволен и спешно останавливал эксперименты, срочно переделывая свои штуковины.

Но была и обратная сторона его «работы». Во-первых, каким-то чудом он смог устроить меня на «переподготовку» – сперва на офицерские курсы, затем на курсы высшего командного состава, несмотря на то, что ни выслугой лет, ни званием, ни родом я явно не вышел. Никаких лишних психотехнологий, почти никакой идеологии, практически лучшее в мире военное образование. Это подкупало меня больше всего. Я не сомневался, что с такой армией нашей Империи суждены еще многие годы процветания.

Нет, сейчас я понимаю, что обработка велась совсем на другом уровне, позволяя почувствовать… Не знаю, как это описать… Гордость за то, что принадлежишь этому гигантскому механизму, за то, что благодаря твоим усилиям он может воссиять ярче любой сверхновой…

Наверное, благодаря своему «обучению» я чуть было не упустил «во-вторых». Джерайн не реже раза в месяц отлучался из своих лабораторий. Ненадолго – не дольше, чем на неделю. Возвращался он каждый раз изрядно потрепанным.