Но, однажды, прекратилось.
Фарт покинул паренька.
И пошло, и покатилось,
и теперь сидит з./к.
в Вологодской зоне старой
за колючкой, где забор.
Вспоминает он гитару
и расчёсанный пробор.
Он мечтал озолотиться,
жизнь построить, как дворец!
Да, хотел остепениться,
ночью думал: «Всё! Конец!
Хватит. Ну её… Работу.»,
но стремленье подвело…
Меркантильную природу
не заглушит даже зло…
619 покаяние
Степь как церковь для меня —
брошусь в покаяние:
«Защити мя от огня,
боли и страдания.
Научи, шепни, полынь,
как разумно жити?
Прочь уныние! Отхлынь
от сердечной нити.
Поделом мне? Поделом!
Степь моя, ты знаешь —
наломал я, словно шторм…
Снова искушаешь
тихим пением цветов
на своём наречии?
Сколько прожитых годов
жил я в бессердечии…
Покараешь? Покарай!
Ты бескомпромиссна!
Хоть осокой мне сдирай
в душеньке нечистой
раны с грязью при дорог,
что впитались крепко.
Я оставлю здесь зарок,
словно душу слепком
подарю, как плач тебе!
Степь моя, ты знаешь —
правда есть в моей мольбе!
Снова искушаешь…»
620 крестьянское прошение
Соха увязла в жирной глине,
крестьянин вымолвил: «Спаси!» —
пронёсся возглас по равнине
студёной болью. «Здесь паси
свою лошадку!» – крикнул барин,
махнул кнутом и двинул в путь
на тройке резвой, а крестьянин,
убитый горем, повернуть
пытался пласт землицы бедной,
не давшей сызнова зерно.
В разрез рубахи крестик медный
наружу выбился – темно
от мыслей горьких и судьбине
в мужичьей стало голове.
Он нёс Россию на горбине!
Он сам России во главе
всегда стоял, но царь не видел!
Да что там царь… Ему б земли…
Он никого бы не обидел,
при нём сады бы расцвели!
Он накормил бы всех страдальцев:
бояр, купцов, царей, цариц…
Земли дородной пару пальцев
он попросил, упавши ниц:
«Чтоб чернозёма сверху малость —
пробиться в небо хоть ростку.
На глине лошадь лишь в усталость
себе работает. Глотку
воды холодной просто рада,
остатком гривы, вишь, трясёт!
Господь, мой Бог, моя отрада,
скажи – пусть Матушка спасёт
под небом нас крестьян-скитальцев.
Бери хоть что, даруй покров —
земли дородной пару пальцев,
чтоб чернозёма… Для ростков…»
621 цена
Плати за свет, плати за воду,
плати Минздраву за горсть пилюль,
плати врагам – дают свободу,
плати за холод, когда июль.
Не платишь ты за верность неба,
не платишь ты за свой хребет,
не платишь ты, что веришь слепо,
не платишь ты за вольность лет.
Заплатишь позже ты за небо,
заплатишь позже – за хребет,
заплатишь позже – верил слепо,
заплатишь позже… Нет монет…
622 утренние эпизоды
Встаёшь с кровати муки полный,
раздумий ворох вновь кружит
внутри главы. Бушуют волны
копчёных мыслей. Бьёт Рашид
железным ломом лёд площадки,
что за окном, где вход в подъезд.
Чуть-чуть заснежены лошадки
поодаль в парке. Словно тест
с утра проходишь на здоровье:
нормально зрение? А слух?
Пойдёт здоровье! Как коровье!
Как у телка. Жую лопух —
салат нарезанный, зелёный,
полезный, вкусный… Не полез.
Из-за окна мне ветки клёна
сумбурно машут: «Что? Воскрес?»
Связались мысли воедино,
стянули голову в корсет.
Испита ровно половина —
ядрёный кофе! Сомерсет
«Луна и грош» пробился с полки,
на дно хрусталика упав,
но грозным духом глянул Толкин,
глоток романтики поправ
и возродив безумье утра…
623 лукавство
Старый строитель Евгений —
плиточник выше похвал!
Он доморощенный гений!
Гений, но чуть выпивал.
В лёгком подпитии плиткой
он обрамлял Эрмитаж:
швы вертикально по нитке,
плоскость ровней, чем этаж —
зубы последние ставит!
Жаль, но проверить нельзя.
Старый не врёт, а лукавит,
так что не верьте, друзья!
624 исправления
Заоконный шум – механизмов бред.
Повреждённых дум на рассвете нет —
голова чиста от былых забот!
Сторона листа от плохих работ
разлинована, да расчерчена,
размалёвана, словно женщина