«Ай да Ирэн! Так и придётся с ней на следующей неделе обязательную программу исполнять!»

Пока Миха с Ковальчуком беседовали с Виталькиными соседями, Николаев на пару с участковым справились с воротами.

Все вместе прошли во двор. Входная дверь в дом была закрыта на навесной замок. Двор тоже заперт, но изнутри.

– Может, они в доме затаились? – предположил Маштаков.

Соседка – не первая бабка, а женщина помоложе, в пределах шестидесяти, косоватая – сказала:

– Он матери сулил повеситься. Виталя-то… Может, он там повешенный висит?

Огород был запущенный, как заповедник, но картошка на его территории произрастала. Неполотая, с чёрной дикой ботвой. В два ряда стояли лохматые капустные кочаны. На задах темнела баня, около которой высилась куча прелой соломы.

– Здесь что ли? – подумал вслух Миха.

– Говорят, на четвертой гряде они её закопали, – громко прошептала продавщица.

Маштаков подумал: «Не найдем ничего, так не бывает».

Сосед принес вилы. Ковальчук начал откидывать ими солому в сторону. Под соломой обнаружился невысокий земляной холмик, от вершины которого лучами расходились трещины. Ковальчук попрыгал на возвышении, земля у него под кроссовками зыбуче заиграла.

– Да, тут есть чего-то! – сказали вслух разом сосед, бабка, участковый Корбут и Миха.

Ковальчук ткнул вилами в землю и сразу, диффундируя, сильно пошел запах разлагающейся органики.

Вилы заменили лопатой, чтобы не наделать дырок. Копали по очереди Ковальчук и участковый. Работали недолго, минуты.

Быстро угадались очертания человеческого тела, завёрнутого в тряпичное. Труп был засыпан землей сантиметров всего на пять.

Стащили тряпку, которая, расползаясь, мягко трещала. Открылся труп – с сильно вздутым, распёртым газами животом, вывернутой неестественно головой. Стало ясно, что земляной бугор вспучился раздувшимся животом. Когда из-под тела выдергивали остатки материи, дёрнулись ноги, мелькнула алая промежность.

– Точно женщина, – сказал судмедэксперт Никульский.

Со ступни рваным чулком сползала белая кожа – явление мацерации. Груди были большие, оплывшие. Лицо – страшное, пучеглазое, сиренево-фиолетовое, со скошенной нижней частью. Пегие волосы отстали, как у старой куклы.

Маштаков привычно отстранился от происходящего. Залез в воображаемый шар. За десять лет работы в органах он выезжал на сотни трупов. Не меньше четверти из них были криминальными. В настоящее время его задевала только гибель детей. Не успевших провиниться ни в чём. Гораздо болезненнее самого созерцания чужой смерти была первая реакция родных на смерть дорогого им человека. Истеричный, порою почти звериный рёв, рвущие душу причитания. Самый жуткий из существующих в природе вопль принадлежит матери, потерявшей ребёнка. Всё равно, в каком тот был возрасте. При условии, конечно, что смерть не принесла избавления от родного изверга.

А вот жёны, сделавшиеся вдовами, редко так кричат. Пожалуй, только от мысли, на кого остаются маленькие дети. Опять дети!

…Оставшееся на совести межрайонной прокуратуры и милиции нераскрытое непонятное по мотивам и дикое по жестокости убийство малолетних братьев Черкашиных… Девяносто четвёртый год, июль месяц…

Ещё Миха ненавидел выезжать на гнилые трупы, особенно полежавшие в жару в помещении суток несколько. Ах эти бодро жужжащие мириады жирных мух, фантастически раздувшиеся мертвые тела, превратившиеся в процессе гниения в негроидов, проворно копошащиеся в них белесые опарыши! А за-а-апах!..

Сейчас запах тоже наличествовал, но вполне терпимый – открытая местность, ветерок… Миха обдуманно встал с подветренной стороны. Кстати, к своему стыду, дожив до тридцати четырёх лет и имея какое-никакое, но высшее образование, он не знал, как правильно обозвать сторону, когда ветер дует в спину – подветренная или наветренная. В общем, встал так, чтобы не вдыхать миазмы. Отыскал в папке бланк протокола осмотра места происшествия. Эх, знать бы прикуп, знать бы, что поездка холостой не получится, взяли бы с собой следователя прокуратуры! Осмотры писать его прямая обязанность. Но «плёнка назад» не сделаешь, придётся самому тряхнуть стариной.