Я написал ей первое письмо уже из карантина. Она ответила, еще раз напомнив, что кроме дружеской переписки ничего иного мне предложить не может, но письма писать пообещала.
Сказано-сделано. И ее письма (так же как письма из дома) помогли не наделать различных армейских глупостей, наделать которых, порой, очень даже хотелось. Но в том самом потайном кармане души жил маленький котенок, своим мурлыканьем напоминавший о неизбежном, как крах капитализма, дембеле и о той весне, и той встрече, которая… может быть… будет совсем-совсем…
Когда я вернулся, мой друг по Корабелке – Валера Кленков – в первый же вечер огорошил меня…
Мы стояли на черной лестнице общежития (я тогда еще считал себя имеющим право курить) и некурящий Валера после долгой паузы уронил: «Она замуж вышла». Помолчали. «Почему не написали?» – выдохнул я вместе со струйкой дыма. Валера изумленно вскинул брови: «Зачем?!».
Так я понял, что у меня были настоящие друзья не только в армии, но и здесь, в Питере, которые ждали моего возвращения и со своей стороны тоже делали, что могли, чтобы оно случилось.
Без друзей выжить трудно.
…А с ней мы потом виделись пару раз, мельком, в толпе сокурсников, и я так и не поблагодарил ее за письма…
Тамбовский волк
Ночь. Синяя лампа дежурного освещения создает ощущение романтической таинственности: вот-вот привидение появится… Но сегодня привидений не ждут. Дембеля задолбали дежурного по части: «Тревога будет? Нет?». Да даже если и будет, нас это уже не колышет. Нам так и было сказано. Мы уже почти гражданские люди: на построениях – отдельно от всех, обмундирование – из подменки (заплата на заплате). Созидаем объекты для части. Дембельский аккорд. Построил – свободен…
Романтику весенней ночи поломал дежурный по роте: бум! по выключателям. «Баталё-о-о-н! Падё-о-ом! Тирево-о-ог!!!»
Духи пружинисто летят со своих коек, лихорадочно впрыгивая в сапоги, штаны и прочая, шнурки торопятся степенно, фазаны с коек не спрыгивают, а снисходят, деды недоуменно потягиваются, а дембеля…
«Юрик! – толкаю я своего соседа, – Слышь, братан, тревога, говорят…»
«Охренели, что ли? Три часа…» – Юрик поворачивается на другой бок.
Командуют построение. Приходится вставать.
Построились. Странная пауза. Я смотрю на дежурного по роте по кличке Буратино (уж очень этот киргиз был на Буратино похож): «Ружжо выдавать будешь?». Тот мотает головой и улыбается от уха до уха.
Недоуменно стоим. По строю проносится слушок, что сейчас будут проверять сапоги: кто-то бегал по посту и куда-то из чего-то стрелял… Тут влетает дежурный по части, хлопает по выключателям и орет: «Ложи-и-ись!».
Опа-на… Война, что ли? Как-то не во время… Перед самым дембелем…
Успеваю сообразить, что казарма со стороны плаца и поста простреливается насквозь. Валяться на полу вперемешку с духами как-то не по фасону: уходим с друзьями в коридор. Тут с обеих сторон – каптерки, да и стены толстые, если что…
Постепенно вырисовывается картина происходящего.
Стоял в наряде по КПП братушка по кличке Гаврюшка (производная от его ласково звучащей фамилии). И дёрнуло же его повстречать зёмика, прикомандированного в соседнюю часть. А землячество в армии – почти кровное родство. Нашелся, значит, у Гаврюшки земеля по Тамбову: слово за слово, рублём по столу. Добыли они бутылку сухого (деды, как-никак, можно и побаловаться), растянули на двоих и вполне довольные расстались. Да как всегда, по закону подлости проходил мимо нюхастый офицер из той самой соседней части, учуял амбре от Гаврюшки – обрадовался. Между частями, надо сказать, всегда идет незримое соперничество, порой выливающееся во вполне зримые поломанные носы и отбланшированные глаза.