При их встрече он заплакал, как ребенок. Спустя полгода знакомые ребята из госпиталя передали Ливанову два черновых листа из его рукописи. Там были какие-то схемы, фамилии, даты и фигурки в саванах…
Доктор блеснул стеклами очков и еще раз внимательно и участливо посмотрел на Ливанова.
– Друг, мой! Вы сегодня что-то совсем неважно выглядите. Наверное, сегодняшнее мероприятие оказалось для вас слишком большой эмоциональной нагрузкой. Очень близко все воспринимаете, так нельзя.
Кстати, читал вашу последнюю повесть "Над пропастью"… Просто, замечательно пишете. Слог у вас хорош, сразу вспоминаешь Бунина. Герой повести постоянно слышит чьи-то голоса, общается с потусторонним миром. Вы очень точно описываете симптомы одного… ну, скажем так: психического расстройства. Потом у вашего героя начинается длительная депрессия, и он заканчивает жизнь самоубийством. Герои в ваших книгах вообще часто умирают. Скажите мне откровенно, а вас, самого не посещали такие мысли?
– Если честно, то пару раз было. Правда, сейчас уже об этом вспоминать не хочется, – грустно улыбнулся Ливанов.
– А у вас не было такого ощущения, что содержание ваших мыслей становится доступно другим?
– Не скрою, именно сейчас мне так и кажется…
– Ну, это не страшно. Нужно поработать над собой, провести себе сезонную периодическую психогигиену. Это, как на дорогах, где есть опасные участки и крутые повороты. Стоит быть осторожнее, чаще притормаживайте. Литературным трудом занимаетесь много, спите урывками, да еще и алкоголем частенько балуетесь. Так нельзя. Дорогой мой, бросьте все и отдохните. Хотите, мы вместе поедем в Карелию, рыбку половим? Прекрасный отдых…
Ливанов никуда не собирался ехать. Он уже двадцать лет не выезжал из города и привык к своей трехкомнатной квартире, уюту и отоплению, а главное, возможности работать столько, сколько захочет. Ливанов не любил и не умел отдыхать. Ему всегда был противен его сосед, заплывший жиром от бесконечного безделья, и его разговоры о славном боевом прошлом. Он всячески старался избегать его при встрече.
Аркадий Иванович был мягок и настойчив, ему было трудно в чем-либо отказать.
– Вы пока выпейте эту микстурку, – ласково, словно ребенку говорил доктор. – Она успокоит вас и снимет напряжение. Вот так, а теперь отдыхайте. Можно прямо здесь, на диване.
Ливанов почувствовал какую-то вялость и сонливость. Напряжение действительно быстро спало. "А не все ли равно, что будет дальше?" – подумал он. Так хорошо и спокойно на душе у него давно не было. Потом наступил какой-то провал, словно в черную дыру. На какое-то мгновение снова мелькнуло доброе лицо доктора Свешникова. У него за спиной почему-то были ангельские крылья…
Кто-то рядом настойчиво говорил: " Это кризис, доктор. Конечно, в стационар"… Потом он увидел лейтенанта Мотошновича из гарнизонной психушки (ПСО). Он смеялся и говорил: "Вот, теперь и до вас добрались. Чего стоит вся ваша правда, да и кому она здесь нужна?"
Ливанов не знал, сколько прошло времени, часов или суток. Не все ли равно, здесь его просто нет…
Голова у него была совершенно тупая и ватная. Самое странное, что в ней теперь не было ни одной мысли. Оказывается, что для покоя и хорошего самочувствия нужно просто не иметь мыслей. Как же он раньше об этом не догадывался. Через решетку окна, выходившего в парк, в комнату стекались сумерки. Дело шло к ужину, по коридору струился запах горячей перловой каши…
В метро. Преодоление
Весна в Питер пришла рано. В черной невской воде плавают осколки льда, словно чье-то нечаянно разбитое счастье…
Даша и Макс медленно спускаются на ступеньках эскалатора. Они стоят, тесно прижавшись и, кажется, все еще переживают мгновения своей недавней близости. Резиновый поручень на эскалаторе движется быстрее ступенек, их руки убегают и они, теряя равновесие, касаются друг друга щекой или губами. Это незаметно превращается в продолжение любовной игры, которую кроме них никто вокруг не замечает.