– И я нашел, – отозвался Чухарев и, вынув бумажку, взял карандаш и начал делать выписки. «Приехал 10 октября, прописан по Литейному проспекту, в д. № 51, меблированные комнаты. Жил до 1 ноября. Прописан в Толмазовом переулке, в д. № 3, меблированные комнаты. Жил до 25 ноября. Прописан – Невский пр., дом № 54, меблированные комнаты. Жил до 5 декабря. Выехал». Больше справок не было. Хотя после каждой справки значилась отметка: «Выехал из города». – Так, – сказал Чухарев, – а у тебя?

Калмыков показал свою выписку, и она оказалась с теми же адресами.

– Значит, вместе. Ну, тем легче, выходит. Ты теперь по участкам, а я – по адресам, – и Чухарев, встряхнув руку сотоварища по делу, вышел из помещения адресного стола.

Он решил идти по порядку выписки и посетить сперва дом № 51 по Литейному проспекту.

Меблированные комнаты Галушкина занимали в этом доме четыре квартиры. Чухарев прошел к самому хозяину и спросил о Кругликове и Коровиной.

– Как же… у меня жили. Снимали двадцатый номер. Переехали. Позвольте! – Галушкин взял со стола книгу, посмотрел в нее и сказал: – Въехали вечером девятого октября с вечерним поездом. Оба вместе, как муж и жена. Я даже так поначалу подумал. А уехали, как есть, тридцать первого числа. Он сказывал, что к себе, в Сибирь куда‑то.

– В Сибирь он потом пойдет, – с усмешкой сказал Чухарев, записав показания. – Ну, а как они жили?

– Да и это сейчас объясним, – сказал Галушкин и позвонил.

Вошел слуга.

– Позови мне Машу! – распорядился Галушкин и, когда слуга вышел, объяснил Чухареву: – Это – горничная из того коридора.

В комнату вошла миловидная девушка.

– Вот, Маша, – обратился к ней хозяин, – расскажи этому господину, как жили Крутиков и Коровина. Помнишь их? Он такой рыжий, с бородой.

– Очень хорошо помню, – ответила девушка. – По – хорошему жили… как муж с женой. Она раз мне даже сказывала, что бумаги у них не все еще выправлены, а как выправят, так и поженятся. Все целовались. Больше дома сидели, а как вечер, так и в театре.

– Заходил к ним кто‑нибудь?

– Не помню… кажись, никого. В одиночестве жили.

– И не ссорились?

– Никогда.

– А в чем дело‑то? – спросил Галушкин.

– Ее убили и изрезали на куски. Вот голова ее, – сказал Чухарев, показывая фотографию.

– Ай – ай – ай! – изумился Галушкин, беря снимок. Маша подошла и тоже стала разглядывать его.

– Не признаю, – сказал Галушкин, – да и видел я ее мало – только как приехала.

– Она! – закричала Маша, взглянув на фотографию. – Вот как живая.

Чухарев ушел. Первый успех ободрил его. Он сознавал, что напал на след, и шел по нему, как добрая ищейка.

В Толмазовом переулке меблированные комнаты занимали целый надворный флигель в два этажа. К Чухареву на лестницу вышел сам хозяин, лысый старик в темных очках, и провел его в свободную комнату.

Чухарев объяснил, кто он и зачем пришел.

– Как же!.. Очень хорошо помню. Приехали вечером тридцать первого октября. Хорошо помню. Еще у меня тогда жилец из третьего номера сбежал. Номер четырнадцатый заняли, отличный… два рубля в сутки.

– Как жили? Кто им прислуживал?

– Прислуживала Анютка. Только ее нет теперь – прогнал я ее, подлую. А как жили, я знаю. Я всех жильцов знаю – время есть, я и слежу.

– Дружно жили? Бывали у них кто‑нибудь? Заезжали?

– Дружно, очень. Видно, любовники. Днем спали, потом шли обедать вместе, а вечером в театр или куда. Дел никаких не делали, и никого у них не было. А потом вдруг она хворать начала, да все круче, круче. Он беда как убивался, все мне жаловался. «Боюсь, – говорит, – умрет». Я говорю: «Доктора позовите!«А он: «Нет, – говорит, – я ее лучше домой увезу». И увез. Закутал всю, – шалями покрыл и увез.