– Вы говорите о профессоре Смолянинове, ваше высокопревосходительство? – почтительно осведомился Рукавишников.

– Точно так-с, о нем самом. Насколько я осведомлен, господин Смолянинов только-только вернулся из Хивы. И, если кто-то сможет помочь вам разобраться с этим вот пердимоноклем, – контр-адмирал кивнул на разложенные по столу бумаги, – то это он. Леонид Иванович известный непоседа и обожает всяческие древности!

К адмиральскому совету решено было прислушаться – тем более, что и Рукавишников, успевший навести кое-какие справки, всячески на этом настаивал. На следующий день выпала суббота, и кадетов, не имевших за прошедшую неделю взысканий, отпустили «с ночёвкой к родне».

Иван, за два года учебы не часто оставался на ночь у дяди. Тот отнюдь не страдал недостатком гостеприимства и всегда был рад видеть и племянника и его друзей. Но дядя нечасто бывал в столице, и хотя, отправляясь в очередной вояж, он всегда оставлял распоряжение прислуге насчет племянника, Ваня не злоупотреблял открывающимися возможностями.

Но сейчас дядя был дома, а потому, получив «отпуск» у дежурного офицера, кадеты поспешили на угол Литейного и Пантелеймоновской. Там, в большой квартире на 3-м этаже доходного дома князя Мурузи проживал, в промежутках между экспедициями проживал профессор геологии, действительный член Императорского Географического Общества Леонид Иванович Смолянинов.

В глади канала почти ничего не отражалось – лишь кое-где, там, где деревья растут поближе к парапету набережной, нежно-зелёная майская листва Никольского сквера, окружавшего церковь Николы Морского, отсвечивала в темно-бурой воде. Позади остались прямоугольные железные арки с цепями, караулящие вход на Египетский мост. Справа и слева от арок привстали на передних лапах темно-красные египетские сфинксы в шестиугольными фонарями на головах. По обеим сторонам от них волновалась Фонтанка; мелькали барки, лодчонки, баржи, кое-где дымили финские пароходики и паровые катера – навигация началась в середине апреля.

Навстречу то и дело грохотали подводы. Бородатые ломовики перекрикивались с людом, толпящимся у распахнутых воротин лабазов. На углу – рыбные лотки, корюшка со снетками; усатый городовой ощупывает масленым, похотливым взором фигуристых кухарок, приценивающихся к товару.

Утро субботы. Леонид Иванович встретил своих кадетов на углу Литейного, и оттуда все трое пешком отправились к Балтийскому вокзалу. Никола с Ваней шли, красуясь своей формой: тёмно-синие фланельки поверх голландок, кадетские нашивки и бескозырки. Вот уже и Ново-Петергофский проспект; в конце его здание Николаевского кавалерийского училища. Попадающиеся навстречу кадеты-кавалеристы неодобрительно косились на «самотопов», но цепляться не собирались – те были не одни, да и правила хорошего тона не одобряли конфликтов при свете дня. А уж света вокруг хватало: утреннее небо было по-весеннему бездонно и солнечные зайчики играли на меди фонарей пролёток, скакали по бледным листочкам, только-только проклюнувшимся на ветвях лип Никольского сквера.

Ново-Петергофский проспект закончился. За Обводным каналом уже виднелся Балтийский вокзал, откуда пыхтящие паровички таскали составы из открытых дачных платформ до Красного села. Туда-то и направлялась троица – прогуляться под весенним солнышком и спокойно, не торопясь, обсудить все, что свалилось на них за последние дни.

Летом Красное Село превращалось в грандиозный Военный лагерь, армейскую столицу Российской Империи. С первых чисел мая, сюда перебирались полки столичного гарнизона, и лагерь оживал. Но сейчас главная суета была впереди: квартирьеры только-только начинали разбивать ряды солдатских палаток и подновлять деревянные домики, выкрашенные в полковые цвета, где летом размещались офицеры с семьями. Петербургские же обыватели потянулись сюда с первыми теплыми деньками; в самых известных местах – Лабораторной роще, обнесенной рвом, и знаменитом Царском валике – вовсю звенели голоса, то тут, то там, были видны устроившиеся на яркой майской траве компании, семейства, парочки с портпледами и корзинками.