Прямых известий об общинных собраниях в славянской среде в период VI–IX вв. н. э. до нас не дошло. Но следы их деятельности хорошо прослеживаются по целому комплексу письменных известий XII–XIV вв., собранных и обработанных известным специалистом-аграрником Л.В. Даниловой [38, 208–209, 230, 233–234]. Свою общественную задачу сходы в полном объеме выполняли и в тяжелые крепостнические годы. Один из крупнейших исследователей крепостной общины В.А. Александров отмечал, что самые жесткие помещичьи инструкции сохраняли приоритет общинного собрания в вопросах выборов администрации, распределения и контроля за выполнением частновладельческих и государственных повинностей, разбора частных исков и жалоб и т. д. [39, 139].

С общинными собраниями (и это признано в научной литературе) непосредственно связана деятельность еще одного административного органа общины – совета старейшин [40, 50–51]. Они председательствуют, ведут и следят за порядком на сходках общины. В промежутках между собраниями ими же осуществляется верховный контроль над исполнением его решений. В состав совета старейшин в восточнославянских общинах, видимо, также входили жрец и песнотворец, хранитель памяти народной.

Институт старейшин широко известен у многих народов. Однако его место в системе управления общины может существенно разнится в зависимости от ее типа. В территориальных объединениях старейшины лишь исполнители воли стоящей над ними власти общинного собрания, а в кровнородственных – ее источники. В соседских образованиях старейшины выбираются и переизбираются в случае неугодности общине, в кровнородственных социальных организмах они занимают лидирующее положение по праву старшинства и происхождения. Именно поэтому генеалогиям и в наше время придают исключительное значение в коллективах, сохраняющих в тех или иных формах пережитки родового быта.

Кроме этого, источники донесли до нас многочисленные свидетельства о десятеричной системе административного деления славян: «…И приходити боляромъ и гридемъ и съцъскимъ и десяцъскым…» [41, 123]. То есть общество делилось на десятки, сотни (иногда полусотни) и тысячи (полутысячи) [42, 255]. И данная система известна не только у славян. Как правило, она использовалась для организации войска. В этой связи в историографии более 100 лет продолжается дискуссия о характере десятеричной системы в восточнославянском обществе. При этом к спору о военной или административной природе десятеричного деления добавились вопросы о городском или сельском ее распространении. Исследователями XIX столетия сотенная система обычно увязывалась с военной организацией родового общества [43].

Один из крупнейших исследователей вопроса А.Е. Пресняков считал сотню судебно-административной организацией [44, 141–148]. Вслед за М.С. Грушевским [45, 347] ученый отводил существенную роль в ее организации княжеской власти. Тем самым впервые в историографии десятеричная система вычленялась из массы сельского населения и распространялась лишь на жителей посада.

В советские годы последний тезис был отвергнут, а два предыдущих сближены. Получилась своеобразная цепочка: сотня – это основа для рода, войска периода военной демократии и местного суда общины. В наиболее концентрированном виде подобный взгляд на сотенное деление изложен И.Я. Фрояновым и Л.В. Даниловой [46]. Его основные положения состоят в том, что десятеричная система – земская организация, уходящая корнями в первобытную эпоху, которая с образованием государства перерастает в административно-территориальное деление и городского и сельского населения. С некоторыми оговорками с этими положениями можно согласиться. В уточнении же, на наш взгляд, нуждается вопрос о происхождении десятеричного деления и его роли в системе структурирования восточнославянского общества.