Наутро, откинув полог палатки, я увидел угловатую фигуру техника Буяна, старательно поджаривавшего на костре тушку тарбагана. Кто же это так постарался? И тут я заметил сидящих возле костра гостей – старого степного арата и невысокую девушку с длинным охотничьим ружьем и в голубом халате-дэле. Неподалеку, в высоком частоколе разноцветных трав, паслись их низкорослые черногривые лошадки – мори. Сидевший рядом с гостями Буд оживленно рассказывал им об амазонском камне, поглядывая на лежащие у его ног штуфы амазонитового гранита. Я подошел к костру и познакомился с гостями. У суровой с виду охотницы оказалось нежное поэтическое имя Наранцэцэг (солнечный цветок). Она с большим интересом слушала рассказ Буда об амазонках и их камне, с лица ее исчезла кажущаяся суровость, и она вся светилась белоснежной улыбкой.

После традиционного чаепития с поджаренным тарбаганом Наранцэцэг, пожелав нам на прощанье удачи, ловко вскочила на свою рыжую лошадку и, сидя прямо, не сгибаясь в седле, стремительно понеслась по степи. Перехватив мой восхищенный взгляд, Буд с улыбкой заметил:

– Наверное, эти самые амазонки жили и у нас в Монголии. Я так думаю, – и в его хитро прищуренных глазах запрыгали огоньки.

Окрыленные первой удачей, мы вернулись к амазонитовым гранитам для проведения необходимых геологоразведочных работ. Наши прогнозы оправдались: были выявлены большие запасы амазонитовых гранитов, которые впоследствии использовали как ценный природный материал.

Спустя два года я снова встретился с монгольским амазонским камнем, но уже в другом, неузнаваемо преображенном месте. Тогда в центре Улан-Батора построили беломраморное здание Дворца Бракосочетания. Дворец еще не работал, шли последние приготовления к его открытию. Но мы, геологи, внесшие вклад своими камнями, получили возможность одними из первых осмотреть его. Поднявшись по мраморным ступеням дворца и войдя в его центральный зал, я увидел огромное – во всю стену – мозаичное панно из монгольских самоцветов, добытых нашей экспедицией из разных районов Монголии. Композиция этой картины была разработана московским художником-монументалистом Е. Н. Яценко и его монгольским коллегой Амгаланом в лучших традициях монгольского прикладного искусства, с учетом символики цветов и узоров.

В центре мозаичного панно было изображение легендарного цветка Востока – лотоса, сделанного из нежно-голубого сапфирина в сочетании с другими прекрасными монгольскими самоцветами: разноцветными агатами, сердоликом, яшмой и ярким, как весенняя листва, амазонитовым гранитом. И вся эта композиция, призванная выразить пожелание счастья, здоровья и радости молодым, вписывалась в нежно-розовый, как заря, основной фон картины, выполненный родонитом, открытым нами в пустыне Гоби.

«Здравствуй, монгольский самоцвет! Ты занял достойное место в этом замечательном дворце!» – мысленно произнес я.

– Здравствуйте! Я вижу, вы геолог, – донесся до меня тихий и мягкий женский голос.

Я оглянулся и увидел женщину-монголку, одетую по-европейски. Судя по облику, это была сотрудница Дворца. Я молча кивнул ей.

– А тогда скажите, пожалуйста, – быстро заговорила она, волнуясь и смешивая русские слова с монгольскими, – как называется этот розовый камень на картине? Наверное, он привозной – в Монголии такого нет?!

– Оглёний туяа чулуу (камень утренней зари)! – ответил я ей с нескрываемой гордостью. – А родом он из Восточной Гоби!

– Камень утренней зари! – восхищенно воскликнула женщина. – Как это прекрасно и глубоко символично: ведь заря – это рождение нового дня, начало новой жизни! А как называется этот