За годы неравной борьбы с контрреволюционной шушерой мы научились разбираться в людях. Разделили врагов на четыре вида. Одних ломает простой допрос. Трясутся и охотно клевещут на знакомых, лишь бы их самих отпустили. С такими работать одно удовольствие. Сидишь и записываешь. Ничего не нужно придумывать. Эти трусы придумают сами и заговоры, и антисоветские ячейки. Главное покрепче припугнуть. Вторые сначала молчат, но пяток ударов под дых делает своё дело, и уже через несколько минут поют не хуже соловья. Третьих бей часами, будут харкать кровью, но стоять на своём: не виноват. Эти не боятся боли, их ломает простая угроза семье. Их слабое место любимые. Костя, как раз-таки, относился к третьему виду. Не сказал бы ни слова, если бы не любовь ко мне. Такие, как он, всё на себя возьмут, лишь бы не тронули родных: жену, детей, брата, сестру. А четвертых хоть по частям рви, всё равно будут молчать. Нет у них слабостей, потому что нет родных. Вот с этими сложнее. Бросишь в камеру к зекам, на утро можешь забирать труп или трупы. Всё зависит кто кого. Либо он отстоял свою честь и заставил стаю матёрых волчар себя уважать, урки, как звери, признают только силу, либо расписался на своей чести кровью. Вряд ли после такого мужчины способны жить.

Похоже, капитан Шумский относился к четвертому виду. Уже больше двух недель на Суражской и ни в чём не сознался. Местные чекисты кулаки об него до костяшек сбивают. А толку? Молчит. В антисоветской деятельности не признаётся. На первого секретаря горкома Пересвистова покушение не готовил и антисоветскую деятельность не разводил.

Пока ехали, я мельком просмотрела дело капитана. Его было за что уважать. Сирота, как и я, но, в отличии от меня, до капитанских погонов дослужился сам. Сильный, смелый, решительный. Молодой. Всего-то на три года старше меня и, судя по фотографии, довольно красив. Хорош Шумский. Во всём хорош, но почему-то не женат. Неужели девушки стороной обходили такого красавца? В чём, кстати, я сразу усомнилась, пробегая по очередному доносу какого-то Маслова Семёна Аркадьевича.

«… смею вам доложить, что Евгений Иванович Шумский тайно наведывается к Глафире Анатольевне Катукевич, родной сестре первого секретаря горкома Пересвистова. Чем порочит доброе имя её мужа Якова Родионыча Катукевича, а ещё товарища Пересвистова и звание капитана советской милиции…». А дальше требование разобраться с недостойным поведением товарища Шумского. Потом этот же Маслов стучит, что капитан Шумский состоит в подобных отношениях с дочерью кого-то там, женой того-сего и напоследок совратил вчерашнюю выпускницу, некую Жанну Новикову секретаря-машинистку в Заболотинском отделении милиции.

 В общем, Шумский мужик хоть куда, нарасхват у женской половины провинциального города, Вот и не женат. Люблю таких мужиков! Так что заочно капитан вызывал во мне симпатию. Прочитав его личное дело, я ни на миг не усомнилась, что мы с ним сработаемся.

– Приехали, – буркнул Доронин, притормаживая перед воротами тюрьмы. – Гадкое место я вам скажу.

Это он уже с некой брезгливостью сказал и покосился на меня в зеркало дальнего вида. Явно хотел рассмотреть эмоции на моём лице. Не придерусь ли я к его словам и не разведу ли привычную советскому человеку демагогию о контрреволюционных элементах в нашем счастливом обществе, но я лишь скупо ухмыльнулась.

– Не санаторий.

– Это точно, – быстро согласился Доронин, давя на педаль газа.

Мы друг друга поняли: кляузы писать не будем.

Ворота открылись.

Во дворе тюрьмы меня особо не дёргали и вопросов не задавали. Лейтенант, подбежавший к машине, отдал честь и поспешил доложиться. Нас ждали. Полковник Пичугин звонил. Так что, запихнув дело Шумского в портфель, я пошла за представившимся лейтенантом.