– Это все влияние Регинки, – Агата улыбается. – Она настолько суеверна, кому хочешь голову заморочит: поплевать через плечо, присесть на дорожку, и черных котов обходить чуть ли ни за километр.

– Беги уже, художница. Опоздаешь!

– Да, действительно. Разболтались мы что-то.

– Ни пуха ни пера.

– К черту! – бросает Агата на ходу, успев подумать с какой-то затаенной радостью: «Почему мы не можем всегда так общаться, мам? Ну почему???»

Всю дорогу в институт Агата не перестает улыбаться. С этой улыбкой она выходила из дома, и видела, что мама провожала ее с таким же выражением лица. «Как хорошо…» – думает Агата, а тепло, неожиданно подаренное мамой, наполняет ее на уровне подсознания, залечивает раны, как чудодейственная мазь. Кажется, все, наконец, налаживается, настоящее счастье совсем близко!

Агата бодро входит в аудиторию института, здоровается с членами комиссии, занимает место у мольберта.

Внимательно рассмотрев вазу с фруктами, на фоне различных тканей, она решает начать с самого темного оттенка. Работа продвигается хорошо, но Агате никак не удается передать ножку вазы, находящуюся в густой тени. Тогда она применяет хитрость, которую переняла когда-то у Вильчука – предельно точно пишет окружающее, чтобы уже на верно найденном фоне безошибочно ударить в цель, отыскав тот самый единственный нужный тон. Для Агаты это вызов, своего рода игра. Девушка сама не замечает с каким азартом включается в поиски на палитре и вот – уже пишет заветную ножку вазы! Но внезапно что-то меняется. Аура нежности, только что окружающая Агату, разлетается вдребезги, словно кто-то с силой ударил по ней. Агата чувствует резкую боль в висках и быстро отстраняется от холста, как от огня. Ей больно смотреть на свою работу: «Опять?!» Она не сомневалась, что приступ, заставший ее вчера на экзамене, был единственным и последним. Теперь же, секунда за секундой, с ужасом осознает, что приступ не просто возобновляется, но и набирает обороты: спустя несколько минут Агата уже и глаз не может открыть. Девушка продолжает работать, сначала сильно сощурившись, затем закрывает глаза, позволяя себе отдых на несколько минут и, открывая глаза, возобновляет работу. Но вскоре ей и это не удается: сбоку, где в виске пульсирует невыносимая боль, начинает мерцать что-то яркое; кажется, что в глаз вставили острый штырь и медленно его поворачивают… Агата кладет кисть. Работать невозможно. «Что со мной?! Почему???!» Ей кажется, что у нее вот-вот взорвется голова. Сквозь муть в глазах она видит обеспокоенное, незнакомое лицо; шевелятся губы; ее о чем-то спрашивают, хлопая по щеке, но она не слышит ни слова, ни звука. Далекий потолок над головой медленно поворачивается, и все исчезает…

Ее везут на машине… Кажется, воет сирена?.. Рядом (Боже, какое счастье!) оказывается Дима… Он держит Агату за руку, поглаживая пальцами ее лицо, и шепчет, что все будет хорошо. Агата пытается ответить ему, но снова и снова проваливается в зловещую темноту.

Дима ожидает в приемном покое, когда в коридоре появляются, запыхавшиеся от быстрого бега, Регина и Артем.

– Ты знала, что у нее уже был приступ? – Дима смотрит на Регину, одновременно отвечая Артему на рукопожатие. Никогда прежде Регина не видела Диму таким взволнованным. Даже его привычные заносчивость и высокомерие, сменяются ясно читающимся беспокойством.

– Ну, она вчера жаловалась на головную боль, но я даже значения не предала…

– Я просто в бешенстве. Как можно так наплевательски к себе относиться? Врач, который ее осматривал, сказал, что подобные приступы очень опасны, тем более, если они уже были в прошлом. И она еще додумалась ехать в институт…