Всё та же старая дверь, обитая дешёвым, потрескавшимся от времени дерматином, дурацкая наклейка с изображением Бэтмена в правом верхнем углу, уже почти совсем выцветшая. Костя нажал на кнопку звонка, изнутри донёсся звук, похожий на жужжание сердитой мухи. Щёлкнул замок, дверь открылась.

– Привет, Толик! – сказал Костя.

Несколько секунд Толик озадаченно смотрел не него, то ли не узнавая, то ли не веря, что это и в самом деле Костя. И вдруг улыбнулся, искренне, как ребёнок.

– Костя! – воскликнул он, а его кажущиеся из-за очков огромными глаза вдруг заблестели.

Плотные шторы на окне были задёрнуты, вокруг царил полумрак, поэтому разглядеть что-либо было сложно. К тому же башка раскалывалась от боли, и всё время хотелось зажмуриться. Усилием воли Костя заставил себя сесть, раскладушка под ним омерзительно запищала старыми пружинами. Ступни коснулись холодного линолеума, и этот холодок, пробежав от ног по всему телу, заставил содрогнуться.

– Ты уже встал? – послышался сонный голос Толика.

– Почти.

Костя с трудом поднялся и, пошатываясь, вышел из комнаты. Первым делом он отправился на кухню и, схватив с плиты эмалированный чайник, долго пил прямо из носика. Затем, сполоснув в ванной лицо, сунул голову под холодную струю и стоял так с минуту. Вроде немного полегчало. Костя набрал в рот воды, выдавил туда же большую порцию зубной пасты и долго полоскал.

– Сколько мы вчера выпили? – спросил он, вернувшись в комнату.

– Не помню.

Костя покачал головой и снова почувствовал, как внутри черепа перекатываются из стороны в стороны, громко стукаясь друг о друга, тяжёлые шары. Он отдёрнул шторы, и ослепительно яркое солнце ворвалось в комнату. Толик ойкнул и натянул одеяло на голову. Костя поднял с пола свой пиджак и, отряхнув, надел его.

– У тебя есть зеркало? – спросил он.

– Не-а.

– Как я выгляжу?

Толик выглянул из-под одеяла одним глазом.

– Нормально, – подумав, ответил он.

– А по-моему, я выгляжу так, будто меня корова всю ночь жевала. Где у тебя утюг?

– Там, в шкафу.

Костя подошёл к старому двустворчатому шкафу и открыл скрипучую дверцу.

– Только он не работает, – добавил Толик.

Костя закрыл шкаф и с явным неудовольствием посмотрел на Толика, который снова поспешил спрятаться под одеялом.

– Ну, а пожрать-то у тебя что-нибудь осталось?

– Не знаю, – донеслось из-под одеяла.

На кухне, в облепленном всевозможными магнитиками холодильнике, Костя нашёл пять яиц, открытый пакет молока, остатки сливочного масла в скомканной магазинной упаковке, полбатона хлеба и слегка заплесневевший кусок какого-то сыра.

Недолго думая, Костя взбил яйца, добавил молока, немного очищенного от плесени и натёртого сыра, и вывалил всё это на единственную сковородку. Получился вполне сносный омлет. Костя выволок сопротивляющегося Толика из-под одеяла и притащил на кухню. Взъерошенный, в посеревшей от времени майке и полинялых семейных трусах, из которых торчали тощие ноги, Толик был похож если не на школьника, то лучшем случае на студента, хотя был ровесником Кости. Разве что помятое лицо с намёком на щетину и признаками вчерашней попойки выдавали в нём пусть и не повзрослевшего, но вполне зрелого мужчину.

Они позавтракали. Толик даже приготовил кофе, правда, растворимый – другого в доме всё равно не было.

– Мне пора, – сказал Костя. – Ты мне деньжат не ссудишь? А то я что-то поиздержался.

– Конечно! – отозвался Толик и, вскочив, достал из кухонного шкафчика жестяную банку с надписью «мука». – Тебе сколько? – спросил он и, сунув руку в банку, извлёк горсть мятых купюр.

– Ничего себе! Тысяч десять в твоём банке найдётся?