Когда миссис Флеминг прибыла, собрался уже с десяток гостей, из которых она знала только одну, поскольку та неопределенно маячила на фоне жизни Лейлы, – яркую, тонкую и жилистую женщину, иссушенную загаром и похожую с ее сухими обесцвеченными волосами на постаревшую четырнадцатилетнюю девочку, хотя она сама как-то рассказала миссис Флеминг, что у нее было двое мужей и четверо детей.

Профессиональным подтекстом данной вечеринки казалось администрирование того или иного рода в области культуры: гостей представляли друг другу как мистера Гордиона, художника, который сейчас занят организацией выставки «Морские раковины Британии» в рамках фестиваля[8], или же как мистера Уайта, который в войну возглавлял печатные органы Министерств благосостояния и социального обеспечения, после войны был секретарем Ассоциации по предотвращению внутренней тревожности, а теперь на него возложена деликатная задача разработки тонны пластмассовых тропических рыбок, которых предстоит сбрасывать с самолетов в искусственные озера общественных парков на церемонии открытия фестиваля.

Миссис Флеминг, познакомившись с четырьмя гостями, увлеченно обсуждающими эти и прочие виды деятельности, отказавшись от трех сигарет и приняв бокал «Тио Пепе» от желтовато-бледного невысокого мужчины, анонимности которого, если уж на то пошло, способствовала мягкая рыжеватая бородка, очутилась сидящей в пухлом кресле, на одном подлокотнике которого пристроилась жилистая подруга Лейлы.

– Но я же целую вечность не ездила на велосипеде! – восклицала она, забрасывая одну худую миниатюрную ножку на другую и пылко уставившись в лицо корпулентному мужчине в галстуке-бабочке и полосатых брюках, который хохотнул каким-то развратным баритоном и отозвался:

– Обязательно попробуйте, дорогая моя Эсме, обязательно.

Гости продолжали прибывать, Лейла пресекла решительную попытку рыжеватой бородки предложить миссис Флеминг четвертую сигарету:

– Она не курит, дорогой. Проверь, все ли американские орехи удалось открыть няне.

Какой-то человек, стоящий в одиночестве у камина, резким жестом бросил в огонь наполовину выкуренную сигарету. Этот жест привлек внимание миссис Флеминг, внезапно напомнив ей Дейрдре после ужина два дня назад. Вот оно, вдруг поняла она, – начало всех последующих откровений: первый признак стресса Дейрдре, который даже тогда почти ничего не значил. А теперь сигарета, выброшенная недокуренной, наполнилась для нее личным смыслом, и это означает, подумала она, что в комнате, где собрались примерно пятнадцать человек, личный смысл содержится в таких количествах, что способен свести Провидение с ума…

Лейла прервала ход ее мыслей, подведя только что прибывшую молодую пару по фамилии Фенвик.

– Они как раз подыскивают дом и в восторге от Кэмпден-Хилла.

Миссис Флеминг и опомниться не успела, как пустилась в дискуссию о домах в этом районе. Фенвики недавно поженились и часто упоминали об этом. Казалось, только в этом они были уверены, поскольку явно ощущаемая ими необходимость заменять «мы» на «я» вгоняла обоих в такую робость, нерешительность и неловкость, что их планы и требования сводились к вечным компромиссам. Миссис Флеминг вежливо перебрасывалась с ними репликами, считая, что им было бы гораздо лучше одним вместе или одним порознь, пока они не научатся быть вместе в присутствии других людей; самой себе она все больше казалась социальным работником, пока появление двенадцатилетней дочери Лейлы не стало милосердным избавлением.

Всякий раз убеждаясь в том, насколько непривлекательна Морин, миссис Флеминг только диву давалась: девочка выглядела как свинка, разряженная в платье из магазина модной детской одежды, но ее репертуар непривлекательности был значительно обширнее, чем у любой свиньи. Она стояла перед миссис Флеминг, враждебная и с выпяченным животом.