Странный народ китайцы!

Об их гостеприимстве, радушии, трудолюбии можно отозваться только с похвалой, но тысячелетия, пережитые этим народом, выработали в нём какой-то особый взгляд на жизнь. Для китайца жизнь – ничто. Он смотрит на смерть как на совершенно естественное жизненное явление: она должна прийти, а не всё ли равно, когда она придёт, рано или поздно?..

Но замечательнее всего то, что для китайца безразличен и сам род смерти. Как умирать: на своей ли постели, под ножом ли палача, в страшных ли муках – ему всё равно, словно чувствительность китайского тела притуплена до последней степени. И при всём этом он так же хладнокровно смотрит на муки другого, как переносит их сам. Во время публичных пыток гримасы пытаемого вызывают искренний смех в зрителях. Когда палачу приходится отрубать головы нескольким из осуждённых, то каждый его ловкий удар вызывает самое искреннее одобрение тех, кто сейчас же должен подставить под него свою шею… Тут уже какая-то особенная психологическая черта – чисто китайская, вероятно, тоже наследие пережитых веков. И вот всех несчастных боксёры, прежде чем убить, подвергали жесточайшим мучениям, выдумывали пытки, на которые только и способна необузданная фантазия азиата.

Несколько в сторону от Пей-хо раскинулся лагерь этих людей. Они бездействуют, будто ожидая чего-то.

Какие все как на подбор свирепые лица! Раскосые глаза, вдавшиеся в плечи головы, морщинистая жёлтая кожа, сутуловатость – производят отталкивающее впечатление. Между тем народ всё молодой, крепкий, сильный. Вооружены они чем попало и как попало. У большинства, впрочем, кривые ножи. Попадаются старинные, чуть не кремнёвые ружья. У многих дубины, ломы. Больше всего длинных копий. Всё это – «носители духа», неуязвимые боксёры.

Одни сидят на корточках, устремив вдаль бессмысленный взор. Часть трудится над уничтожением рельсового пути: выворачивают из земли шпалы, разбивают рельсы. Ни звука не слышно между ними. Свою разрушительную работу они выполняют молча – словно священнодействуют.

В нескольких верстах от того места, где скопились боксёры, громыхают колёса трёх длинных поездов, разогнанных насколько возможно быстрее машинистами.

Поезда битком набиты людьми. В первом из них преобладают красивые мундиры, слышна характерная английская речь. В этом поезде англичане и американцы. «Старшие и младшие братья» поместились вместе, обособились от всех остальных. Ещё бы! Недаром же англичане считают себя передовой нацией, а янки сами признают себя младшими братьями Джон Буля.

У них в поезде весело. Американцы успели прихватить порядочный запас виски. Алкоголь порядочно бодрит, и им так же, как и сынам Альбиона, тоже не промахнувшимся по части хмельного, всякое море по колено.

За этим поездом другой. На нём царит безмолвие – тут только японцы. Они ни с кем не смешиваются, держатся совершенно обособленно, понимая, что белые европейские люди будут смотреть на них не иначе как свысока, а вовсе не как на себе подобных.

В третьем поезде полное вавилонское смешение языков. Французскую шансонетку со скабрёзным рефреном покрывает собой тенор, поющий на звучном итальянском языке какую-то оперную арию. Тут же слышен нечистый немецкий говор. На этом поезде французы, итальянцы, австрийцы.

Все эти люди спешат на выручку попавших в Пекине в беду своих соотечественников. Это – та помощь, которую так страстно ждали очутившиеся во власти Дракона европейцы.

Но где же русские, которым должно бы идти первыми, где, наконец, «честные Михели» – германцы? Отчего их нет среди воинов остальной Европы?