– Сволоки, тебе же напреет… не приказано их ни с того ни с сего хватать… Дружить велено…

Зинченко на мгновение задумался.

– Взглянуть, нет ли ещё кого в фанзе! – нерешительно проговорил он и просунул голову в дверную щель кумирни.

Глаза задержанного блеснули заметною тревогой при этом движении казака, он даже вздрогнул, словно хотел кинуться вслед за Зинченко, но сейчас же сдержался и принял прежнюю подобострастно-жалкую позу.

Зинченко тем временем вернулся из кумирни.

– Ну, что, никого? – спросил Васюхнов.

– Никого-то никого, а вот это я захватил, – отвечал казак и показал товарищу лист с грубо нарисованным чем-то красным изображением дракона, которое окружено было китайскими иероглифами.

– Что же тут! Молитва ихняя – вот и всё! Не трожь! – отозвался Васюхнов.

– Нет, уж это я возьму… свежее. Може, прокламация какая… Твоя? – обратился он к китайцу, поясняя свой вопрос соответствующим жестом.

Тот в ответ стал кланяться изображению дракона, молитвенно поднимая при этом руки.

– Говорит, что молитва! – сказал Васюхнов.

– Так они молитвы свои в трубочки свёртывают, а эта на стену налеплена была… Сюда в моленную много народу заходит… Возьму! Ты уж, молодчик, не обидься: служба!

– А с ним что? Потащим, что ли?

– А вот мы сейчас увидим, каков он. Захватим-ка мы его с собой не силком, а по чести… И впрямь ведь, приказано с населением вежливехонько обращаться, мирных пальцем не трогать… Ежели он за нами добром пойдёт – упираться не будет да сбежать не попытается, стало быть, мирной: бежать да барахтаться нечего, ежели на уме ничего худого нет, – закончил свою речь Зинченко, – так?

– Ин быть по-твоему! – согласился Васюхнов.

Казаки оказались плохими физиономистами. Ни тот, ни другой и не заметили, какою радостью вспыхнули глаза задержанного, когда Зинченко излагал свой мудрый способ узнать его общественную и политическую благонадёжность.

Очевидно, китаец понимал всё, что они говорили между собой, но старался не дать им возможности уразуметь это и вполне достиг в этом успеха.

– Коняка-то твоя, что ли, будет? – выразительно тыча пальцем в гриву чужой лошади, которую он успел уже перенять, спрашивал у китайца Васюхнов.

На этот раз спрашиваемый не замедлил с ответом: жесты казака были бы понятны и глухонемому. Он подобострастно закивал, кланяясь на обе стороны.

– Евонный! Признаётся! – проговорил Васюхнов и стал показывать китайцу знаками, что тому нужно сесть на лошадь и следовать за ними.

Опять задержанный не замедлил исполнить требование. Он казался совершенно спокойным. Без всякого противоречия, напротив того, даже улыбаясь, он уселся на свою лошадёнку и без малейшего прекословия затрусил мелкой рысцой вслед за своими неожиданными спутниками. Зинченко, более опытный и осторожный, внимательно наблюдал за ним, но в поведении их невольного попутчика решительно ничего подозрительного не было.

– А пожалуй, что длиннокосый-то и мирной, – наконец нерешительно высказался он, – почтителен и беспрекословен, никакой супротивности, стало быть, душа чиста!

– Тогда чего и валандаться с ним! – воскликнул в ответ нетерпеливый Васюхнов. – Ну его! Так трусить, всю душу вымотаешь, а не токмо что… Пусть убирается куда хочет!

Зинченко всё ещё колебался.

– Лучше бы представить! – говорил он. – Покойнее было бы.

– Понадобится – найдём! Не в Артуре, так в Дальнем… Найдём!

Васюхнов так убедительно уговаривал товарища бросить китайца и поспешить в казармы, что тот наконец сдался.

– Эй ты, длиннокосый, – крикнул он китайцу. – За компанию благодарствуйте, а только больше мы тебе не товарищи! Иди на все четыре стороны, да смотри не бунтуй! Этого самого никак не моги, веди себя с благонравием, тихохонько, а не то… понимаешь?.. – казачья нагайка со свистом разрезала воздух несколько раз.