– Правда в том… – Он чувствовал себя таким правым, таким уверенным, когда дело касалось его любимых историй, о которых, как он думал, он знал всё, что разгорячился и даже чуть-чуть покраснел. Внутренний мир его – чуткий и направленный на самого себя в этот момент – рухнул, обратившись в пыль, когда незнакомка, не дав ему развить мысль, оборвала его и, подхватив его мысли, сама начала управлять течением:

– Правда в том, что мифы – чушь, что это лишь выдумка глупых дикарей, что боялись и смерти, и болезней, и грома. И конечно, они, как и все слабые люди, а замечу, что все люди по натуре своей слабые, искали защиту у Богов, ведуний, духов. Им создавались целые культы, из дерева или камня вырезались идолы. Но это только правда – она у каждого своя, потому что каждый волен верить в то, во что он захочет. Истина же гласит, что тонкая грань между реальностью и нереальностью для человека почти не ощутима. И пока одни, увековечивая себя, с приходом смерти из людей перерастают в мифы, другие пытаются доказать себя через свидетельство других. Я предпочитаю лишь два весомых аргумента – наслаждение и боль.

Тихон отшатнулся. Он не знал, что именно било ему в виски, кипело в венах с кровью, заставляло по телу бегать волну мелкой, едва заметной дрожи. Он знал только то, что новая его знакомая слишком уж причудлива, знал, что в воздухе повисла гробовая тишина, невозможная для такого густого леса, в котором и птиц, и белочек, и всякого другого зверья всегда было навалом. В голове его с пульсирующей от волнения болью выстрелила мысль: «Я где-то встречал это чувство… Почему мне неприятно с ней? Нет, не то. Мне страшно». Тихон и ещё кое-что заметил. Как только в сознании его возникла эта странная, жуткая и почти безумная мысль, незнакомка снова растянулась в какой-то неприятной улыбке. Ему даже показалось на секунду, что лицо её было словно в меду, который смешивался со слюной и пузырился на губах. Его затошнило, и, хотя он и попытался это скрыть, краски с юношеского лица спали, пришла болезненная зелень и муть в глазах. Незнакомая засмеялась и, сказала:

– Хватит с тебя, не собираюсь я тебе читать о Пилате. Мне грядущие сказки не нравятся. Там потом забывали Богов и ведьм жгли. Иди в деревню, пока завтрак не оставил на дороге. Волков тут и медведей не бойся – я попрошу, тебя не тронут. Рыбачить можешь в деревенском озере, в лесное не суйся и туда не ныряй. На охоту, если позовут, не ходи – головы и потрохов лишишься. Покоя тебе тут не будет. Засим отпускаю. Пока что. – Незнакомка с самодовольным и жестоко-насмешливым видом вернулась к книге. Тихон, ничего не понимая, встал столбом и, пытаясь собраться с мыслями, старался в целую картинку собрать ту невообразимую мозаику бреда, который только что услышал. Он попытался спросить:

– Ты честно скажи, ты на травке? – Вид его – жалкий и растерянный – был печален. Незнакомка же как сидела, взглядом водя по страницам, так и осталась в этом состоянии и позе почти без движения. Разве что редкое слабое дыхание могло в ней выдать жизнь. Тихон постоял какое-то время, бесполезно выжидая если не ответа, то хотя бы капли внимания, а затем, ничего не добившись, уже больше себе, нежели девушке, выдал обиженное и разочарованное:

– Ну и псих…

После этой маленькой и слабой попытки выместить обиду он подтянул лямки рюкзака и пошёл по дороге в деревню. Впереди она постепенно брала влево так, что пройденный путь закрывался после этого поворота плотной еловой стеной. Тихон и сам не заметил, как в нос ему ударил приятный дымок, что сонными облачками поднимался от старых закопчённых труб. Топили бани. Слышались отовсюду приятные стрекот и щебет птиц – крылатых вестников тепла, которые вот-вот окончательно скинут Зиму с ледяного трона.