Я обнаружила красоту мохнатых пальм, окаймлявших океанское побережье. Я заметила молодых студентов, весело спешащих навстречу знаниям в стены университета. Я залюбовалась фонтанами Национальной галереи, городским вокзалом и Federation Square.3

Во мне что-то повернулось: мне показалось, что я нашла себя после стольких лет скитаний по городам и весям. С тех пор я частенько встречаюсь с Мельбурном. Мы гуляем в парках и библиотеках. Мы собираемся на берегу океана. Нам есть о чем поговорить друг с другом, и мне кажется, что у нас это всерьез и надолго.

Иерусалимская дорога вилась гирляндой. Старый город остался позади; лесенка горных домиков переплеталась с изумрудными кипарисами, а красная черепица крыш блестела в лучах утреннего солнца. Из приоткрытого окна в салон машины залетал теплый ветерок, щекоча ее челку и ладони.

Таксист подпевал автомагнитоле, отстукивая ритм по коже руля. Хотя мог бы сделать и потише… Не в парк развлечений ведь едут… А с другой стороны, откуда ему знать?

Аня вжалась в сидение и перевела взгляд на сумку – новую, яркую, лаковую, из последней дизайнерской коллекции… Как же она ей радовалась – всего неделю назад.

У въезда в больницу стоял постовой в солдатской форме. Таксист опустил стекло.

– Как дела? Не жарко тебе? Сегодня обещали до сорока… – сказал таксист.

– Слава Б-гу! Сорок не пятьдесят, – засмеялся солдат.

– Это верно! Ну, будь здоров, не забудь надеть кепку, а то напечет, будешь потом всех подряд пропускать, – подмигнул таксист и заехал на стоянку.

– Разве вы знакомы? – спросила Аня, смотря вслед солдату.

– Нет и да, – пожал плечами таксист. – Ты спрашиваешь, знаю ли я его лично. Нет, мне неизвестны его имя и фамилия. Но я частенько сбрасываю здесь туристок на лечение… И потом, у нас в Израиле такие солдатики повсюду. Молодые, зеленые… Ну как не напомнить о головном уборе? Сам таким был… Эх… Пора. Всего доброго.

– Да-да… Я уже иду, – сказала Аня, вытаскивая кошелек. – Сдачи не надо…

Высокое многокорпусное здание поражало своим масштабом. Просто город какой-то, а не больница.

«Город боли и надежды…» – думала Аня, подходя к главному входу.

У раздвижных дверей стояла долговязая изможденная блондинка в голубоватом больничном халате, на вид ей было лет сорок пять. Женщина крепко держалась за переносную капельницу и… с жадностью курила.

Отшатнувшись в сторону, Аня зашла в прохладный светлый вестибюль и направилась к лифту. Нажала кнопку. Скоро, уже скоро…

Зажглась лампочка, и открылись двери. Внутри было человек пятнадцать, и все очень громко разговаривали. Еле втиснувшись внутрь, Аня закрыла глаза.

«Я справлюсь», – сфальшивил внутренний голос.

– Девушка! – кто-то окрикнул по-русски. – Вы что, иврита не понимаете? Вам на какой этаж?

– Не знаю… – хриплым голосом ответила Аня. – Мне в онкологию.

Шум голосов стих. Неожиданно стоявший рядом с Аней дедушка шепнул ей на ухо:

– Все будет хорошо… Вы такая молодая… У нас хорошие врачи. Самые лучшие в мире. И Б-г принимает буквально за углом – у Стены Плача…

Аня кивнула. Зажглась кнопка ее этажа.

В приемной сидели самые разные люди: светские и религиозные евреи, арабы, русскоязычные… Казалось, что лишь под угрозой общей боли они смогли объединиться.

Заплаканная молоденькая мама в хиджабе смотрела в щелку двери с большой желтой наклейкой «Не входить! Радиоактивно!». Усталый медбрат лишь раз попросил ее закрыть дверь, но, заметив на операционном столе худого восьмилетнего мальчика, тоже не отводящего глаз от лица мамы, перестал.

Мужчина в капоте4 и женщина в длинном черном платье и в парике толкали впереди себя инвалидное кресло, на краешке которого скрючилась девушка-подросток с забинтованной головой.